Его поднос выглядел как блюдо с елочными украшениями, разложенными перед тем, как их повесить.
— Красиво, — сказала Дженет.
— Правда, нет, правда?
Они сели за столик у окна, под которым располагалось здание суда: до них доносились извечные звуки голосов — преимущественно пожилых людей, вкушавших субботний ланч в магазинном ресторане; для большинства это была самая изысканная трапеза за всю неделю. Этот звук пробудил в Дженет детские воспоминания, которые она была не в силах остановить.
— Мама, мама... прием...
— Извини, дорогой. Воспоминания. Когда-нибудь ты поймешь.
— Я никогда не состарюсь. Мне нужны переживания, а не воспоминания.
— Глупый ты, Уэйд, — улыбнулась Дженет. — К тому же ты из породы долгожителей.
— Неужели?
— Ешь.
Они принялись радостно обсуждать перемены — преимущественно в жизни Уэйда. Он поселился вместе с Колином, своим приятелем, который работал в музыкальном магазине. «Да, пока приходится мыкаться по углам, но не успеете вы и глазом моргнуть, как я обзаведусь собственными апартаментами». Пока же он зарабатывал на жизнь, развозя ковры, и его планы относительно собственных апартаментов оставались довольно туманными.
Дженет порылась в сумочке в поисках сигарет, но сигареты кончились.
— Проклятье...
— Возьми у меня.
— Так мы теперь курим?
— Уже много лет. Ты не могла не знать.
— Ну конечно, я знала.
Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.
— Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.
— Привыкнешь.
На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.
— Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху, — он меня слепит. Что это?
— Пора увидеть хоть кусочек солнца, — сказала Дженет.
— Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?
Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.
— Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? — спросил Уэйд.
— Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.
— Почему?
И правда, почему? Не вижу никаких причин.
— Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.
— Скажи.
Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.
— Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу — летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар — ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.
Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.
— У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.
— Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?
— Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.
— Американцев?
— С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.
— Итак, ты говорила...
— Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется! А потом задул пронзительный ветер, такой холодный, что я вся покрылась гусиной кожей, хотя вечером было жарко, даже душно. У меня возникло предчувствие, что моя молодость и беспечные деньки скоро кончатся, и это переполнило меня печалью и смирением, то есть я хочу сказать, я тогда только-только ощутила себя новорожденной, которой открыты все жизненные пути или, по крайней мере, те, что были открыты для девушки в пятидесятых. Таким был мой краткий миг счастья. Прежде чем я успела что-либо сообразить, я снова оказалась в школе, потом вышла за твоего отца, и у меня появились вы, и как будто целая вселенная возможностей, которыми я могла бы воспользоваться, закончилась именно там, на набережной Сены, с Донни Макдональдом.
Дженет вытерла глаза бумажной салфеткой.
— А у тебя он был, Уэйд? Самый счастливый момент?
Дженет не ожидала, что у Уэйда найдется самый счастливый момент; он был слишком молод, чтобы у него вообще могли быть хорошие или плохие моменты, но он застал Дженет врасплох.
— Это было с Дженни. Месяца два назад.
— Дженни?
— Да. Мы качались в гамаке позади ее дома. Мы оба знали, что она беременна, и думали, что сможем справиться. Я устроюсь на работу, мы подыщем квартиру и будем растить ребенка, как в настоящей семье. Она позволила мне дотронуться до ее живота, и вдруг я почувствовал, что я уже больше не Уэйд Драммонд, что я перерос самого себя, стал лучше и чем-то намного более важным, чем прежде. У нас было чувство, как будто мы перенеслись на свою собственную планету. И мы чувствовали, что это может длиться вечно.
Дженет молчала. Вот, значит, как Уэйд заполняет мои пробелы,
Внизу на улице завыли полицейские сирены. Солнце спряталось за облаками.
— Уэйд, ты не хочешь домой?
— Навестить тебя? Обязательно. Скоро зайду. Может, на следующей неделе, — зависит от графика работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82