— Да, понимаю. Но я прошу вас не торопиться с таким делом, как война. У города что, есть лишние деньги?
Старейшины угрюмо насупились, и только старый Исаак нашелся что сказать.
— Здесь никто не хочет войны, Мади, — проскрипел он. — Однако многие гранды со своими солдатами состоят на службе у королевы-матери и, когда им заплатят облегченной монетой, наверняка поднимут мятеж.
Старейшины закивали седыми головами, а меняла дождался, когда старейшины выскажутся, и продолжил:
— Кроме того, Бурбон выпустил ущербную монету без разрешения кортеса, а значит, возмутятся депутаты.
— Арагон точно соберет ополчение, — загомонили старейшины, — и мы не сможем остаться в стороне.
Мади опустил голову. Он знал: какое бы решение ни принял кортес Арагона, городу придется его поддержать.
— Но самое страшное даже не то, что городу придется оплачивать оружие для ополченцев, — покачал головой меняла. — Самое страшное, что, если монету не изъять немедленно, покачнется равновесие драгоценных металлов — сначала в ссудном деле, а затем и в остальных ремеслах.
Старейшины переглянулись. В ссудном деле здесь никто не разбирался.
— Ну и что? — выразил общее недоумение судья.
Старый еврей горько усмехнулся:
— Вы помните, к чему привел рост цены железа?
Старейшины закивали: еще бы не помнить; город едва не вымер — как от чумы. И хорошо еще, что баски после гибели Иньиго дрогнули и снизили цену на треть…
— А теперь представьте себе, что все, абсолютно все цены поднялись в полтора раза — точно по измененной стопе монеты.
Старейшины обмерли.
— Вот шайтан! — первым выдохнул судья. Теперь он понимал, почему заезжий сеньор Томазо Хирон молчал до последнего мгновения. По замыслу Бурбонов, подмена монеты наверняка должна была произойти одновременно по всему Арагону.
— Надо сеньора Франсиско о помощи просить… — перебивая один другого, загомонили старейшины.
И только старый меняла умолк и более не произнес ни слова. Было еще кое-что, о чем говорить не хотелось, — Папа. Исаак уже много лет следил за монетными экспериментами Ватикана и чуял, что время «подведения баланса» подошло. И было похоже, что вслед за Арагоном последует удар и по всей денежной системе Европы.
«А значит, и по всему нашему ремеслу…»
Зная, что операция предстоит сложная, Амир опия не пожалел, и раненый подмастерье тут же переместился в мир грез. Вот только окружали его там вовсе не райские гурии.
— Олаф… — бормотал раненый, — Олаф умрет первым… и мастерская станет моей.
Амир с усилием перевернул парня на бок и достал из ящика с хирургическими инструментами тонкий серебряный щуп. Аккуратно ввел его в рану в районе почек и начал выяснять, куда она в точности ведет.
— Потом Совет цеха… я этих старых дураков… к черту, — сквозь зубы цедил подмастерье.
— Молчал бы… герой, — вздохнул Амир.
Выходило так, что если желудок поражен со спины, то резать придется от позвоночника через весь бок. Таких разрезов у них в университетском госпитале не делал никто.
— Да, я герой, — неожиданно отозвался на его комментарий грезящий наркотическими видениями подмастерье, — я поражу сарацина в самое сердце…
Амир поморщился, протер место будущего разреза целебным отваром сосновых почек и достал скальпель.
— Амира аль-Мехмеда в первую очередь… — хихикнул подмастерье, — слишком уж много о себе думает… этот школяр.
— Заткнись, недоумок! — в сердцах рявкнул Амир. — Тут вся твоя судьба решается… молился бы лучше.
Подмастерье обиженно засопел, но все-таки заткнулся, и Амир, изо всех сил пытаясь поверить, что все получится, сделал первый надрез.
Когда Бруно обыскал все места, где мог укрыться Олаф, он двинулся прямо в храм, постучал в двери, а когда на стук вышел здоровенный доминиканец, просто предложил обмен.
— Я отремонтирую храмовые куранты, если вы отпустите Олафа Гугенота.
— Ты хочешь поторговаться с Трибуналом Святой Инквизиции? — удивился монах.
Бруно уверенно кивнул, и монах глянул в небо.
— Знаешь, парень, я был и в Неаполе, и на Майорке… и знаешь что?..
— Что?
Монах опустил на него тяжелый, все на свете видавший взгляд.
— Трибунал не отпустил ни одного.
Бруно шел по отсвечивающим лунным светом булыжникам и жадно вдыхал запах прогревшегося за день камня, высохшего ослиного навоза и железной окалины.
«Трибунал не отпустил ни одного…» — вертелись в голове последние слова доминиканца.
Бруно был просто поражен невежеством и безответственностью нагрянувших в город гостей. Не построившие в своей жизни ни одних курантов, они, похоже, искренне считали, что имеют право вмешиваться в столь сложный механизм, как Его Город.
Подмастерье сокрушенно покачал головой. Здешние мастера почти никогда не доводили число шестерен в башенных часах более чем до восьми. Только Олаф превзошел всех и построил храмовые куранты с двенадцатью шестернями! И даже сам Бруно в самых смелых своих чертежах никогда не планировал более шестнадцати шестерен. А город был не в пример сложнее.
Эта сверхсложная конструкция была потрясающе чувствительна ко всякому вмешательству — хоть со стороны монашки Филлипины, хоть со стороны купца Иньиго. А теперь несколько незнакомых даже с основами механики монахов нагло выдернули из сердцевины города одну из самых важных его деталей — ведущего часовщика цеха. Хуже того, они определенно пытались подменить собой столь важный и сложный механизм города, как правосудие!
Вот только Бруно вовсе не собирался им в этом потакать.
Томазо Хирон отбыл в Сарагосу, как только Олаф был снова арестован, а с падре Ансельмо официально сняли все обвинения.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19