Шансов на то, что убийца — кто-то из собственных рабов сэра Джереми, было немного, но отступать было некуда; шериф перебрал все варианты и признал за лучшее держаться избранной линии. Потому что, если кто-нибудь, особенно из тех, кого недавно наказывали, побежит, у него окажется великолепный козел отпущения для публичной расправы. И лишь в том случае, если этот расчет не оправдается, необъяснимое убийство сэра Джереми придется-таки вешать на беглого франкоговорящего негра. Но это был уже совсем негодный вариант.
Измученные многочасовым ожиданием загонщики засвистели, заулюлюкали, рассыпались в цепь и, нагоняя страх одним своим видом, опережая друг друга, помчались вперед.
Когда Джонатан услышал заливистый лай собак, он был уже довольно далеко. Оставшаяся после весеннего разлива Миссисипи вода давно отступила, и звериные тропы были сухи, а ежедневно опаляемый раскаленным солнцем камыш даже успел пожелтеть. Впрочем, стоило отойти от натоптанных троп на шесть-семь футов, как земля начинала чавкать, а сапоги — вязнуть в черной и липкой, отдающей растительной гнилью массе.
Солнце уже садилось, и Джонатан вспомнил, как прошлой осенью ходил с отцом на охоту. Птицы было столько, что, казалось, невозможно пройти и десятка шагов, чтобы не спугнуть стаю жирующих уток. Но они искали кабана. Подобранные из наиболее толковых рабов загонщики кричали и гремели колотушками, шуршал в камышах ветер, и мир казался простым и ясным. А потом все разом изменилось.
Кабанов оказалось около дюжины, и все они шли на них, так что Джонатан едва поспевал перезаряжать отцовские мушкеты. А потом раздался такой вопль, что кровь словно остановилась в жилах, а сердце подпрыгнуло да так и застряло где-то в горле. Самый крупный кабан развернулся и атаковал загонщиков, а когда Джонатан и отец добежали, трое негров уже бились в агонии.
Джонатан никогда еще не видел ничего более страшного. Ни когда на городской площади вешали молодого вора-карманника, ни даже когда отцовский жеребец чуть не до смерти затоптал до сих пор хромающего конюха-ирландца.
Кабан буквально разрезал негров клыками, и у каждого где снизу вверх, от бедер до грудной клетки, а где и поперек тела горячая живая плоть была ровно, словно бритвой, распущена на две стороны.
Отец закричал, бросил мушкет на землю и начал стрелять в камыши из пистолетов, а Джонатан застыл как вкопанный, смотрел и не мог оторваться. Мясо у рабов оказалось ярко-алым — точь-в-точь как у людей.
Трудно сказать, чего он ожидал — может быть, что мясо у чернокожих будет коричневым, словно у диких уток… Но оно оказалось именно алым, человеческим, и в этом было что-то дьявольское.
Долго еще Джонатана посещали кошмары, буйно насыщенные именно этим, жутким в своей противоестественности сочетанием цветов — черного и красного. Но сегодня — Джонатан окинул взглядом закатный горизонт и вздохнул — краски жизни были совсем другие. Небо озаряло мир пронзительной сапфировой голубизной, и уходящий за горизонт золотисто-желтый камыш лишь подчеркивал глубину и мощь этого цвета. И то, что именно сегодня погиб отец и, возможно, погибнет кто-то еще, казалось величайшей нелепостью.
Сплошное прочесывание деревни, в которой жили рабы семьи Лоуренс, не дало ни единой новой улики. Взвинченные жарой и предвкушением крови, загонщики перевернули каждую халупу и, согнав возвращающихся с полей рабов на просторную площадку перед кухней, дважды пересчитали всех по головам. Но уже после первого пересчета стало ясно: шериф Айкен просчитался, и, невзирая на отчетливо продемострированную загонщиками угрозу предстоящих расправ, никто из рабов не побежал, а значит, легкой добычи не предвидится.
В горячке шериф приказал взять под стражу старосту деревни и молодую сочную женщину, на шее у которой оказался дешевый медный крестик — именно такие хранились в особой шкатулке в доме Лоуренсов. Но все уже видели: облава закончилась полным провалом.
Недовольные шерифом, да и всем ходом событий, загонщики зло посматривали в его сторону.
— Ладно. Все! — спасая положение, торопливо взмахнул рукой шериф Айкен и первым направил свою лошадь к виднеющимся неподалеку камышам. — Теперь на болото.
— Давно бы так! — разноголосо загудели загонщики. — Выкурим черномазого!
Земля задрожала, всадники, обгоняя друг друга так, чтобы не оставаться в облаке белой пыли, начали растягиваться в цепь и в считанные минуты достигли края поля. Кто-то раздал соседям притороченные к седлу факелы, кто-то поджег первый, а от него — и остальные, и через мгновение камыш полыхнул, затрещал, и огонь, поначалу нехотя, а затем все набирая и набирая силу, пополз вперед, к реке.
Всадники рассредоточились вдоль всей линии пала и, громко перешучиваясь в нарастающем предчувствии настоящей мужской забавы, медленно пустили лошадей вслед убегающему вперед огню. Вспархивали куропатки, стремительно срывались со своих излюбленных лежбищ кабаны, дикие утки неисчислимыми стаями поднимались в синее небо, но все знали, что пройдет совсем немного времени, и еще до захода солнца они услышат вопль главного зверя. В том, что беглый прячется именно здесь, никто не сомневался.
Когда потянуло дымом, Джонатан одолел более двух третей пути. Он повернулся, развернулся лицом к усадьбе, встал на цыпочки и прищурился. По всей линии уже темнеющего закатного горизонта протянулась тонкая алая лента.
Джонатан оценил расстояние и силу ветра. На то, чтобы выйти к излучине, за пределы зоны пожара, у него оставалось не более получаса. А там его встретят всадники и собаки.
«И правосудие осуществят другие…»
Отец бы этого не одобрил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15