Робби не только делал себя абсолютно черным, он еще втирал в кожу черный сапожный крем, потом полировал ее влажной тканью, чтобы придать ей вид лоснящейся кожи полнокровного африканского негра. Он красил ладони розовой краской, надевал ослепительно белые накладные зубы, делал более толстыми губы, вдевал в ухо золотое кольцо и закрывал свои волосы курчавым черным париком с проседью – все это превращало его в Отелло одновременного экзотического и дикого. Фелисия не могла не чувствовать, что он на каждом шагу затмевает ее.Она была поражена этим новым, удивительным проявлением способности Робби перевоплощаться, но что он оставлял ей? Как она могла заставить публику обратить внимание на свою Дездемону, когда он доминировал на сцене – черный как ночь, со сверкающими белыми зубами, с обнаженной широкой грудью, двигающийся и говорящий как африканский вождь?Конечно, она чувствовала, что Робби был переутомлен, играя в одной пьесе и одновременно репетируя другую, и к тому же он недооценил то, насколько тяжело руководить собственным театром. Его вызывали с репетиции, чтобы решить проблему протекающей крыши, выбитых стекол, неисправного водопровода в здании, которое было построено еще в начале восемнадцатого века и, очевидно, наспех.Все же усталость была не главным, считала Фелисия. Выступая в глазах публики в роли романтических влюбленных, они вели жизнь, почти начисто лишенную романтики.Это, кажется, совсем не волновало Робби, который был слишком занят, чтобы что-то заметить, но Фелисия переживала из-за этого все больше, особенно потому что ей каждый день приходилось терпеть его недовольство на репетициях. Она видела, что он недоволен ею; она читала на его лице гнев и раздражение, когда произносила слова своей роли, но не могла добиться от него прямой критики в свой адрес.– Отлично, – цедил он сквозь зубы без всякого энтузиазма. – Превосходно. – Но она знала, что это не так.Именно с таким нарастающим раздражением Фелисия готовилась вступить в брак с его неизбежными проблемами, большинство из которых не поддавались ее контролю.Она взглянула на знакомые фотографии, стоявшие у нее на туалетном столике. Порцию, конечно, надо будет одеть подружкой невесты – Фелисия надеялась, что новое муслиновое платье и букет цветов, которые она должна будет нести, по крайней мере хоть немного заставят девочку порадоваться этому событию.Дядя Гарри предложил себя на роль посаженного отца – «настоял», было бы точнее сказать – и добился своего, угрожая не пустить Порцию на церемонию, если он будет исключен. Постепенно он стал фактическим опекуном девочки, заручившись согласием Чарльза, который всегда был в восторге от того, что состоит в родстве с пэром, и считал, что Лэнглит и все, что в нем есть, идеальное место для его дочери.Конечно, Фелисия не могла рассказать Чарльзу об истинной причине своего беспокойства. «Как часто бывает в семье, – писал Чарльз своим мелким, четким почерком, характерным, очевидно, для каждого выпускника Итона, – живущие бок о бок люди менее ясно видят друг друга, чем те, кто находится далеко. Ты всегда с подозрением относилась к своему дяде Гарри, но я никогда не замечал в нем ничего, кроме щедрости и заботы, а в мое отсутствие он оказывал мне немало разных услуг, больших и маленьких, хотя я уже давно являюсь всего лишь твоим бывшим мужем. Наша маленькая Порция очень привязана к нему, как ты знаешь – и всегда была, – и я не вижу никаких разумных причин, по которым его привязанность к девочке не следовало бы поощрять. Мы должны прежде всего думать о ее счастье, а не о том, чтобы сводить «старые счеты», какими бы они ни были».Таков был Чарльз во всем, сердито подумала она – всегда готов читать ей нотации, не имея ни малейшего представления о том, что происходит на самом деле!Почти против собственной воли всякий раз глядя на свою дочь, Фелисия не могла избавиться от мысли, что судьба сыграла с ней злую шутку. Она уверяла себя, что любила бы Порцию гораздо больше, если бы девочка была грациозной, хорошенькой, обаятельной, располагающей к себе, но Порция упрямо отказывалась быть любезной с матерью и принимать ее любовь. Насупившись, она нетерпеливо вертелась во время примерки платья, ее маленькое личико с тяжелым подбородком выражало раздражение.Когда она сама была маленькой девочкой, вспоминала Фелисия, она любила наряжаться или смотреть, как наряжается ее мать, еще до того, как они уехали в Африку. Она готова была отдать что угодно, только бы ей позволили нести цветы или шлейф невесты во время свадебной церемонии. Ее любимым временем был тот момент, когда ее мать собиралась на званый обед или в театр. Фелисия страстно мечтала стать когда-нибудь такой же красивой, каждую ночь молилась, чтобы Господь сделал ее стройной, изящной, бесконечно желанной, чтобы красивый мужчина – такой же красивый, как ее отец – с нетерпением ждал ее внизу, шагая взад-вперед по ковру, поглядывая на свои золотые наручные часы, чтобы потом радостно улыбнуться, когда она наконец начнет спускаться по лестнице в облаке легкого аромата духов…Она закрыла глаза и мысленно унеслась в прошлое. Знаменитый «Скандал» Скьяпарелли в необычном, украшенном цветами и кружевом флаконе – как она любила этот запах! Ее мать всегда пользовалась этими духами. Она наклонялась, чтобы капнуть капельку духов за ушко дочери; их аромат смешивался с запахом цветов, которые всегда стояли на ее туалетном столике и ароматических смесей, которые регулярно присылала ей в Найроби лондонская фирма «Крабтри-энд-Эвелин». Посылки для ее матери приходили довольно часто, отправленные и оплаченные ее деверем, Гарри Лайлом, который и на расстоянии десяти тысяч миль заботился о ее удобствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154