И тогда на память мне пришел эпизод, связанный со смертью Висенте Фернандеса, альгвасила Леона, которого нашли мертвым в Нижнем Треморе в августе сорок третьего. Мне удалось вовремя сбежать, чтобы не быть обвиненным в этой смерти, у меня не оставалось никакого иного выхода; таким образом, они не смогли услышать от меня ни единого слова, однако это не помешало им заочно приговорить меня к десяти годам каторжных работ с конфискацией имущества; и это вне зависимости от того, что они могли бы от меня услышать в случае моего обнаружения или самовольной явки.
Этот самый Висенте отправился ловить меня в сопровождении уполномоченного по продаже имущества с целью приведения в действие давнишнего распоряжения о наложении эмбарго на мою передвижную лавку. Такое распоряжение задолго до того было вынесено судьей по настоянию Мигеля Сардо и К° из торгового дома на площади, имеется в виду на центральной площади в Леоне. Однако я уже давно выплатил все, что от меня требовалось в соответствии с этим распоряжением, о чем Сардо, похоже, не осведомил судью, предъявляя иск. То ли он действительно забыл упомянуть о том, что полностью получил обратно долг, то ли просто хотел надуть меня, вторично взимая то, что я ему однажды уже выплатил, и прикарманить таким образом двойную сумму. Так иногда бывает.
Меня обнаружили в Пардавэ, а альгвасила Висенте Фернандеса нашли мертвым в Альмагариньосе. Я не был, как уже упомянул, ничего должен Мигелю Сардо и не собирался оставаться без дохода от своего труда, а посему ничего не выплатил и уполномоченному, когда он этого от меня потребовал, и с квитанцией в кармане, доказывавшей, что я полностью выплатил свой долг, вместе с ним вернулся в Пардавэ и заставил алькальда отменить распоряжение об эмбарго.
Я и не предполагал, что альгвасил, после того как его поиски увенчались успехом и он нашел меня, когда я в сопровождении уполномоченного ехал в Пардавэ, дабы окончательно разрешить дело, встретился с другим лавочником, моим земляком, который, по всей видимости, и отправил его на тот свет взамен оплаты какого-нибудь старинного долга или по женской части, кто знает; даже если бы я и догадывался об этом, я бы не сказал. Мой земляк, должно быть, убил его в надежде, что окончательное исчезновение альгвасила, которому он поспособствовал, заставит всех заподозрить, что тот смылся с деньгами, полученными от продажи имущества. Моего имущества. Но маленькая собачка и марагат, обнаруживший труп благодаря этому жалобно скулившему животному, неотступно следовавшему за альгвасилом (Вирарельо, не замечавший ничего вокруг дурак, не обратил на нее никакого внимания), полностью разрушили все его намерения, которые тут же приписали мне: правосудие становится абсолютно слепым, когда во что бы то ни стало стремится настоять на своем. Это было совершенно некстати. Мне пришлось перестать туда ездить, хоть я и сожалел об этом: очень уж хорошо шла там торговля.
Когда меня вновь стали допрашивать по этому делу уже в Альярисе, едва только перевели в тамошнюю тюрьму из толедской, я снова взвалил всю вину на Хосе Виларельо из Кальделаса, да по-другому и быть не могло.
Тюрьма Альяриса расположена в здании, принадлежавшем ранее колледжу Вознесения, находившемуся в ведении иезуитов, и никто не разубедит меня в том, что меня держали в том же помещении, где, возможно, когда-то отбывал наказание отец Фейхоо, до четырнадцати лет обучавшийся здесь. Может быть, виною его заточения был дурной перевод Вергилия, трудная строфа из Энеиды, а возможно, некое показавшееся кому-то еретическим сочинение, ведь в конечном счете он был просвещенным человеком, да устыдит его Бог, ведь он двоюродный дедушка этого Висенте Марии, того самого, который так раздражает меня сейчас, стоит только мне подумать о его знатном происхождении, о благой колыбельке, в коей он появился на свет, о высокомерии, с каким он разглагольствует по поводу плодов рук моих.
Малаэспина, Фейхоо и я, человек-волк, искупающие свои грехи в одном и том же месте, пусть даже и по разным причинам, впрочем, по сути своей тем же самым, ибо одно и то же желание, и ничто другое, подвигло нас всех троих бежать от правильной жизни, казавшейся нам скучной. И побудило нас одно и то же горячее стремление к совершенствованию, пусть даже мои устремления были направлены лишь на то, чтобы делать деньги, а не на совершенствование человечества или на установление более благородных движущих им целей. Что еще мне оставалось делать, если я был лишен возможности получить образование и попробовать себя на военном поприще? Что, как не попытаться делать деньги? Деньги — это единственное, что могут делать те, у кого ничего нет. Жизнь обычно представляет из себя некую цепь ошибок, расположенных таким образом, что одни благодаря им наслаждаются тем, что искупают другие. И это вовсе не следует считать чем-то из ряда вон выходящим.
О Хосе Виларельо, моем земляке из Кальделаса, я сказал лишь то, что должен был сказать. Я обернул против него обвинение, направленное против меня. Я сказал, что он оставил мне свою лавку, дабы не допустить, чтобы она досталась правосудию, что соответствовало действительности, ибо на нее уже было наложено эмбарго и он предпочел расстаться с ней, отдав своему земляку, а не альгвасилу из Леона, который его преследовал. Но все было напрасно. Обвинение все равно взвалили на меня, несмотря на то что Виларельо был моего же сословия, хоть я представил им квитанцию, свидетельствовавшую о выплате причитавшейся с меня суммы, хоть мне удалось создать такую путаницу своими показаниями, что они полностью в ней завязли;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44