Видя его бледность, Тристано решил, что либо беда выпила у него всю кровь, либо в отдаленном герцогстве, где он родился (и, по слухам, состоял под покровительством герцога), никогда не светит солнце. С того дня он стал носить черное платье, резко выделявшее его в толпе других мальчиков, неотличимых в своих белых платьях, красных поясах и турецких беретах. Шипио тоже носил черное, но только когда ему вздумается, то есть не часто, обычно же он ублажал свой вкус голубым бархатным кафтаном, вышитым золотой нитью, или алой мантией с короткими штанами того же цвета — предполагалось, что это дары его почитателей за пределами школы.
В черном ходило еще несколько мальчиков — человек, наверное, семь. Им, как и Шипио, полагались довольно просторные комнаты в верхнем этаже, в большем количестве постельное белье и лучшего качества еда. Их тоже не заставляли скрести, нарезать и драить. Но это была пиррова победа: несмотря на относительно зрелые годы (на год-два старше других мальчиков) и таинственное сродство с Шипио, мальчики в черном принадлежали к числу его излюбленных жертв. Стоило синьору Пьоцци повернуться спиной, как другие ученики принимались изводить их проказами и насмешками, по большей части позаимствованными из репертуара Шипио; раз в полмесяца, а то и в неделю, кого-нибудь из этих бедняг хватались на утренней службе и освобождали затем из подвала: дрожащие, в крысиных укусах, они рыдали и размазывали по щекам слезы и сопли. Случалось изредка, что кто-то из них исчезал бесследно. Тристано относил это за счет самых изощренных проделок Шипио, однако синьор Пьоцци неизменно выводил в тисненном золотом свитке напротив их имен: «se n'e fuggito» — «сбежал».
Если Тристано надеялся, деля комнату с одним из представителей этого трагического братства, проникнуть в его секреты, его постигло разочарование. Уже на четвертый день Кончетто с вещами отправили наверх, наслаждаться маленькими радостями, связанными с его новым положением. Тристано выбросил бы его из головы окончательно, если бы через два года не случилось происшествие, на несколько дней нарушившее строгий распорядок школьной жизни.
— Однако о нем поговорим в другой раз, — произнесла миледи. — Час уже поздний, да и вы, вероятно, утомились. Нет? Дорогой мистер Котли, я очень ценю ваше общество. Однако мне не терпится взглянуть, как продвигается ваша работа, а кроме того, мадам Шапюи, как я вижу, принесла нам блюдо клубники. — (Добрая женщина как раз вошла в комнату и выглядывала из-за моего левого плеча, бросая тень на холст). — Что, если мы встретимся на третий день и я продолжу историю Тристано?
Через двадцать минут, когда я спускался по узкой лестнице в сопровождении юной дочери мадам Шапюи, которая грациозно освещала путь свечой, мне на секунду преградила дорогу компания из двух джентльменов и леди, сидевших на корточках на лестничной площадке. Вполне прилично одетые — в бархатные накидки и чистые белые шарфы, — но с лицами самыми неприглядными, они сквозь красные от пьянства веки (чем объяснялись, вероятно, их скорченные позы) смерили меня подозрительными взглядами. Пока я, вжимаясь в стену, пробирался мимо, дама (потрепанная, с нездоровым лицом и копной сальных локонов, падавших на спину) с трудом вздернула на ноги одного из джентльменов и благодаря своему преимуществу в весе увлекла его через прикрытый занавеской дверной проем, приговаривая на ходу:
— Ну, что вы принесли мне сегодня, мистер Маккуортерз? А? Что вы принесли сегодня своей Бетти?
Джентльмен, оставшийся на ступенях, снова бросил на меня косой взгляд и вопросил тоном требовательным и неуместно-фамильярным:
— А не найдется ли здесь чего-нибудь позабористей?
— Туда, мистер Локарт, — отвечала моя юная спутница, Эсмеральда, указывая на боковую дверь. — Сами, небось, знаете, — подмигнула она.
На улице, еще более неприглядной в темноте, чем при дневном свете, я пожалел леди Боклер, вынужденную жительствовать бок о бок с такими хамами. Однако мне пришло в голову, что, быть может, они ей незнакомы, поскольку в большом городе имена и лица даже ближайших соседей могут оставаться для нас тайной, белым пятном.
Глава 10
Следующий день выдался хуже и скучнее некуда. Северный ветер гонял по улицам струи холодного дождя, грозя сорвать с петель Самсона и Далилу, которые бешено дергались и скрипели под его порывами. Убедившись в бесплодности этих атак, гиперборей закружился в каминной трубе, загасил огонь, который я развел к завтраку, и обильно осыпал комнату черной золой. Тем временем дождь молотил по черепицам крыши, словно пальцы нетерпеливого гиганта, раздумывавшего, что бы такое со мной сотворить.
Однако мелкие напасти, вроде холодного пудинга, погасшего очага, скованной холодом, словно Нова Зембла (ветер пробрался в окна, а вскоре и дождь проник сквозь крышу), комнаты, не шли ни в какое сравнение с необходимостью торопиться на улицу. В то утро по Хеймаркет и окрестностям носились грязные воды, похожие на мутный Ганг и его стремительные притоки; волна за волной омывали двери лавок и башмаки тех смельчаков или простофиль, которые отважились отдать себя в этот день на волю стихии. Непогода не пощадила даже заведение «Жюля Реньо, изготовителя париков»; как ни трудились двое вооруженных метлами подмастерьев, река вздувалась и пенилась у самой двери, и лакеи в месяцеобразных треуголках вынуждены были, зажав под мышкой хозяйскую картонку с париком, по которой колотили капли дождя, прокладывать себе путь к лавке на цыпочках; меж тем оставленные у обочины лошади перебирали копытами в грязи и пускали из ноздрей пар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170