Его устремленный на нас похотливый взгляд, словно миледи была распутной шлюхой нанятой мной по дешевке, так меня разъярил, что я велел возчику остановиться и чуть не соскочил т мостовую с намерением отдубасить наглого мерзавца до полусмерти. Я бы непременно это осуществил если бы миледи не воспрепятствовала моему отважному порыву (второму за утро в защиту ее чести) прищемив мне пальцы дверцей экипажа и заклиная возчика продолжить путь возможно скорее. Негодяй расхохотался во все горло и послал нам вдогонку отборные ругательства, которые, к счастью для него я не сумел разобрать из-за прилива крови, стучавшей у меня в висках. И все же леди Боклер пришлось с силой вдавить меня в сиденье, настойчиво увещевая не обращать на бродягу внимания. Однако вплоть до самого Уайт-Кондуит-Хауса я все еще кипел от негодования и строил планы лютой мести.
Кроме того, меня немало озадачил удивительный и непонятный отклик миледи на дерзкую выходку бродяги: переменилось не только ее настроение, но и чувства ко мне — и к Роберту. Когда мы вышли из экипажа, она, прикладывая к глазам надушенный платок, вдруг объявила, что я должен забыть о его существовании; она сама, по ее словам именно так и поступила; я больше никогда не должен его видеть, а ей остается только сожалеть о наше первом столкновении; и, наконец, она высказала самое жгучее свое желание: чтобы у меня появилась возможность всадить пулю в его подлое сердце.
Нетрудно догадаться, насколько я был поражен услышанным, особенно если вспомнить, как горячо защищала миледи мошенника еще совсем недавно. Поскольку от разъяснений она уклонилась, не мог разгадать причину столь сногсшибательных перепадов в ее оценке Роберта. И вот, пока мы бродили по дивно прихотливым аллеям, сидели в уютной беседке, а затем блуждали по лабиринту кустарников, в голове у меня царила такая же путаница, сопряженная с рывками вперед, остановками и неверными поворотами, какая сопровождала наши шаги по причудливо извилистой тропе. Увы, общество леди Боклер всегда повергало меня в растерянность! Мысли мои, казалось, разбрелись сразу по всем направлениям, наподобие ползучих побегов плюща в подлеске, заглушающих собой всю растительность.
Теперь, когда мы расположились за чаем в одной из кабинок, неловкость одолевала меня по-прежнему. Однако настроение миледи к этому времени улучшилось — и, хотя речи наши были, как и ранее, немногословны, мы вновь прибегли ко все более понятному нам языку жестов. Сцепив руки, мы прижались друг к дружке почти вплотную, точно представляли собой одну из редкостей в коллекции графа Провенцале. Наше двойное отражение смотрело на меня из окна, где оно накладывалось на пруд с золотыми рыбками и на отдаленную лужайку с игроками в крикет: совмещенный образ мужчины и женщины; две головы и одно тело, скрытое юбками миледи; воланы и кружева заслоняли мой наряд, поглощая меня всего чуть ли не целиком. Что и говорить, диковинное существо, каких ни одному путешественнику не доводилось видеть.
Мы допили чай и заказали еще один чайник. Теперь я, забыв о мести, строил другие планы — не воителя, а любовника. Я, кажется, пропустил мимо ушей перезвон колоколов церкви Сент-Мэри, которые призывали паству на богослужение: не раз в течение этого долгого дня мне вспоминалось, что сегодня воскресенье; и, пока набожные обитатели Излингтона, стуча подошвами, направлялись по Пентон-стрит к гудевшим колоколам, я внезапно нашел слова, созвучные моим упорным домогательствам.
— Я должен обладать вами, миледи, — прошептал я, а за окном — в призрачном мире позади нашего двойного образа — плеснула хвостом золотая рыбка и взметнулись в воздухе биты игроков в крикет.
Если миледи и расслышала это безрассудное признание в обуревавшей меня страсти, то виду почти не подала. Вместо ответа она всунула мне в рот ломтик хлеба, налила еще одну чашку чая и спросила:
— Хотелось бы знать, мистер Котли, помните ли вы печальную повесть об участи Филомелы?
Глава 32
Премьера новой оперы — если мистер Гендель уложится в срок — должна была состояться на Хеймаркет в ноябре 1720 года, вскоре после явления короля из Ганновера с двумя любовницами на буксире. Это произведение, сделавшееся в летние месяцы предметом широких толков в кругах лондонского общества, открывало второй сезон в новой Королевской академии музыки. От мистера Генделя, от новой оперы, от академии ожидали многого, поскольку первый сезон академии в Королевском театре прошел с оглушительным успехом и был заключен весной триумфальной постановкой «Radamisto».
Да, весной происходило настоящее торжество. Тристано не слышал почти ни о чем другом со дня прибытия в Лондон (спустя две недели после того, как занавес опустился последний раз при закрытии сезона в конце июня): рассказывали о давке внутри многолюдной толпы на Хеймаркет; о служащих, которых пришлось нанимать, дабы отразить напор желающих приобрести билеты; о благородных джентльменах, которые предлагали сорок шиллингов за место на галерке среди лакеев и получали отказ; о небывало теплом вечере, когда двери театра распахивались настежь, собирая на Хеймаркет и на Кокспер-стрит сотни затаивших дыхание слушателей, словно их зачаровала лютня Орфея. И всюду в то лето, куда ни ступи — в кофейнях, на петушиных боях, в соборах, — люди напевали арии из «Radamisto», в особенности чудную «Ombra сага» . Мелодия сама по себе прекрасная, слов нет, но насколько выразительней бы она прозвучала и насколько выиграло бы в целом лондонское нововведение — итальянская опера, если бы академия предложила роли, скажем, Радамиста и Зенобии исполнительницам высшего класса;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170