– Прости, Зак, мне очень жаль.– Так что получится? – снова спросил он.– Из чего?– Что получится, если коробку гвоздей выкрасить в розовый цвет?Я покачала головой. Откуда мне знать?– Розовые гвоздики.Я через силу улыбнулась и протянула ему цветы. Он посмотрел на открытку и усмехнулся, когда увидел, что я там нацарапала: «Прости, что букет такой страшный. Поправляйся скорее».Зак взял у меня сигарету, затянулся, высунул язык –мол, какая гадость – и вернул сигарету обратно.– Эти остолопы из приемной наплетут всего с три короба, а доктора не торопятся раскрывать карты.– Она поправится? – спросила я. Зак передернул плечами.– Не знаю. Надеюсь, что да. Ты давай держись, ладно? А цветы я передам Сесил, как только смогу.С этими словами он легонько похлопал меня по плечу и снова направился к больнице. Автоматические двери со вздохом пропустили его внутрь.Через двенадцать часов после аварии Сесил открыла глаза, но она по-прежнему находилась на втором уровне нарушения сознания – всего на ступень выше, чем коматозное состояние, – согласно шкале с нелепым названием «Ранчо Лос-Амигос». (Когда Зак объяснил мне, что по этой шкале измеряется степень бодрствования мозга, я не удержалась и воскликнула: «Оле!») На третий день Сесил уже узнавала голос матери и начала самостоятельно дышать, так что ее повысили до третьего уровня. Нам сказали, что это очень хорошо. Разумеется, мы с Брин не могли наблюдать эти постепенные улучшения: в реанимацию пускали только родственников.Вооруженные информацией из вторых рук, я и Брин обзванивали приятелей и знакомых и сообщали им новости, словно в игре «испорченный телефон». За две недели это вошло у нас в привычку. В первую очередь обзванивались близкие друзья, такие, как Лора, с которой мы познакомились еще в Боулдере. Затем шли коллеги Сесил по работе, потом – бывшие приятели, которых мотало по городам и весям, от Голливуда до захолустного Брентвуда. Мы звонили друзьям, писавшим сценарии для реалити-шоу; подругам, которые ушли с работы и сидели с детьми; и тем, кто вдрызг разругался со своими супругами. Стоя за дверью комнаты ожидания и прижимая к уху сотовый, я передавала всем просьбу Зака: никаких посещений. Можно присылать цветы. Людей интересовали мельчайшие подробности диагноза: почти у всех нечто подобное случаюсь с тетушкой или двоюродной сестрой. Я заучивала медицинские термины, подобно тому как официантка заучивает названия фирменных блюд. Контузия... водянка... гематома... Эти непривычные слова подчас бывало трудно выговорить.Брин и я из кожи вон лезли, чтобы хоть чем-нибудь помочь. Мы каждый день приносили в больницу подарок и вручали его Заку. Это мог быть букет цветов или плюшевый львенок, сжимавший сердце, на котором было написано: «Поправляйся скорее, и на волю!» А однажды я решила соригинальничать и притащила порноплакат.Наше первое студенческое лето решено было провести в Боулдере. Брин, Сесил и я перебрались в арендованную квартиру, которая позже стала нашим постоянным обиталищем, поскольку законный хозяин решил переселиться в Портленд. Это был дом в викторианском стиле, и располагался он в нескольких кварталах к северу от университета. Первый этаж принадлежал нам, а наверху обитал какой-то старшекурсник, показывавшийся крайне редко. У нас были две спальни, ванная комната, гостиная, маленький дворик и кухня, где мы завтракали. Сесил, за которую платили родители, жила в отдельной комнате, а мы с Брин поселились в комнатушке побольше, прямо за кухней. Здание было старое: липкие косяки, замазанные краской окна и стены, выкрашенные в семь разных оттенков голубого цвета. Я изо всех сил старалась создать домашний уют: драила двери, распахивала тяжелые окна, перекрашивай стены. Мне придавала сил диета, на которую я села месяц тому назад: я завязала с алкоголем и горстями глотала таблетки для похудания. (Я наивно полагала, что, если сброшу вес, буду выглядеть, как Сесил. Дохлый номер. Однако стены я выкрасила очень даже неплохо.) Я обтягивала диванчики, купленные в магазинах эконом-класса, пестрой тканью; превращала бутылки из-под молока в вазы.– Какая прелесть, солнышко! – восклицала Сесил, заметив новые диванные подушки, сшитые мной из кусочков старых шарфов. Иногда она приносила мне чай со льдом, когда я работала над новой картиной в сарае, переоборудованном мной под художественную студню.– Жаль, что я не умею ни рисовать, ни шить, • вздыхала она, разглядывая мои кисточки, поломанные линейки, подрамники и соблазнительную кипу новых полотен, завернутых в целлофан. Когда я рисовала, Сесил обычно сидела на старом складном стуле и читала какой-нибудь потрепанный любовный роман. Время от времени она поднимала глаза и спрашивала, как называется эта техника и какие цвета я сейчас смешиваю. Однажды я удивила Сесил, усадив ее за чистое полотно на моем настольном мольберте.– Попробуй, – предложила я.– А что нужно делать? – спросила она.Я сказала, что можно начать с такого упражнения: пусть она попробует нарисовать меня, не глядя на полотно Это избавит от скованности, объяснила я, и научит видеть все в целом, не отмечая дотошно каждую деталь. Сесил рисовала целый час и только потом попыталась оценить, что вышло.– О нет! – воскликнула она. – Ты получилась такая страшная!Она развернула полотно ко мне. Мой нос занимал добрых пол картины, а прядки волос свисали по сторонам лица, как змеи.– Что ж, пожалуй, тебе удалось передать сходство, – заметила я.Сесил покачала головой и поклялась, что больше никогда не возьмет кисть в руки. Пусть этим занимаются профессионалы. Уходя, она остановилась в дверях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86