а однажды он бы умер, и тогда на правительственных зданиях Гватемалы и перед испанскими верандами других дипломатических представительств приспустили бы флаги. Его превосходительство Кетенхейве, германский посланник, почил в бозе .
Фрост-Форестье продолжал настаивать. Его звали секретарши, телефонные аппараты, магнитофоны. Кетенхейве молчал. Недостаточно жирна приманка? Мышь еще чует ловушку? Фрост-Форестье упомянул, что Кетенхейве будет принят на дипломатическую службу. Какие перспективы! Если партия Кетенхейве победит на выборах, он станет министром иностранных дел.
— А если снова произойдет смена правительства, вы будете вашим послом в Москве.
Фрост-Форестье не верил в победу оппозиции на выборах.
— Меня сочли бы персоной нон-грата, — сказал Кетенхейве.
Фрост-Форестье криво усмехнулся:
— Возможно, время работает на вас.
Чувствовал он это опять по моче? Договорятся ли они все-таки?
Фрост-Форестье ушел в свою казарму, к щебечущим губкам секретарш, к гудящим проводам, к таинственным, беспроволочным переговорам.
Кетенхейве велел отвезти себя в Годесберг, город, как гласила легенда, пятидесяти вышедших в отставку обер-бургомистров, которые подражали теперь одному великому образцу и, как полип у Моргенштерна, поняли, зачем они пришли в мир, — разумеется, чтобы руководить государством, — и практиковались в этом за семейным столом. Даже над пирогом невидимой тенью нависала степень почетного доктора наук. Если Кетенхейве поедет в Гватемалу, ему, конечно, дадут черный правительственный автомобиль, может быть, последнюю модель, которая означает полную победу респектабельности над экономичностью. Кетенхейве торопился в Годесберг, потому что после пересоленной селедки и после производства в «его превосходительство», хотя и неофициального, хотел пообедать, как подобает дипломату, а где можно это сделать лучше, чем на знаменитой «Рейнской террасе», свидетельнице величайшего дипломатического позора?
Кетенхейве сидел один в зале, один на ковре, а ковер был новый; может быть, прежний персидский ковер съел за завтраком фюрер, потому что Чемберлен и господа из английского министерства иностранных дел опаздывали, а неврастеничный фюрер терпеть не мог ждать. Теперь здесь любили отдыхать промышленные воротилы. Ошибкой было вкладывать капитал в фюрера. А может быть, не ошибкой? Дилетанту не дано судить об этом. Может быть, «спаситель» был все же рентабельным? Сколько миллионов убитых? Дымят фабричные трубы. Добывается уголь. Пылают домны. Светится раскаленная добела сталь. Кетенхейве тоже похож на промышленного воротилу. Он держал в руке портфель, солидный депутатский портфель. Стихи Каммингса, Верлена, Бодлера, Рембо, Аполлинера — их он помнил наизусть. Кетенхейве — промышленный воротила. Кетенхейве — его превосходительство, Кетенхейве — сэр, Кетенхейве — предатель, Кетенхейве — человек, который хочет добра . Он вышел на террасу. Сел на берегу Рейна. Четыре официанта наблюдали за ним. Испарения. Испарения после грозы. Тепличный воздух. Блеск солнца. Окна в теплице плохо вымыты, вентиляция не работает. Кетенхейве сидел в вакууме под небесным сводом, окутанный испарениями. Вакуумная камера для сердца. Тихо подошли четыре официанта — вестники смерти в торжественных фраках. Первый визит, первое предложение?
— Рюмку коньяку, пожалуйста. — Коньяк придает бодрость. — Рюмку «монне».
Что плывет по Рейну? Сталь, уголь? Флаги разных наций над черными баржами. Глубоко погруженные в речной поток, они плывут в русле новых легенд; легендарные балансы, народные сказки о погашенных счетах, основной капитал не затронут, перевод по курсу один к одному, всегда счастливо отделываются; руда, уголь от одного металлургического завода к другому, из Рурской области, в Лотарингию, ИЗ ЛОТАРИНГИИ ОБРАТНО, ВАША ЕВРОПА, УВАЖАЕМЫЕ ГОСПОДА. Посетите выставку произведений искусств на вилле «Хюгель» , а трико капитанской жены, трико из магазина стандартных цен в Роттердаме или Дюссельдорфе, в Базеле или Страсбурге, болтается на веревке над палубой, раскачивается под западным ветром — самый могущественный флаг земли, красновато-розовый над коварными нагромождениями угля. Маленький белый шпиц неутомимо бегает по палубе, виляя хвостом. На противоположном берегу дремлют после обеда пенсионеры Розендорфа.
Кетенхейве заказал лососину, свежего лосося из Рейна, но тут же пожалел об этом; он мысленно представил себе, как сорвутся с места официанты, эти облаченные в торжественные фраки администраторы смерти, нелепые в своем чрезмерном рвении, словно бестолковые дети, нелепые в своем чрезмерном достоинстве, словно бестолковые старики, они заторопятся к берегу, спотыкаясь о коряги и камни, опустят в воду сачок, помашут сидящему на террасе Кетенхейве, кивнут ему и; вообразив, что получили его согласие, поймают рыбу, вздернут ее повыше, красивого золотистого лосося в блестящей кольчуге, а он, переливаясь золотом и серебром, будет биться в сетях, вырванный лемурами из своей могучей стихии, из доброго мира журчащих, рассказывающих сказки струй — о, как ужасно утонуть в солнечном свете и воздухе, о, как жестоко блестит на солнце нож! Ему принесли в жертву лосося. Кетенхейве — бог, которому приносят в жертву кротких рыб . Но ведь он же, как всегда, не хотел этого. Искушение! Искушение! Что делает отшельник? Он убивает акрид. Рыба уже мертва. Вино посредственное. Его превосходительство Кетенхейве ест свой дипломатический обед с умеренным аппетитом.
Он вел дипломатические разговоры. Кто был у него в гостях? Господин Гитлер, фюрер, господин Стендаль, консул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60