Ему не разгадать этих людей. Хочет ли он защищать их? Пусть посмотрят, как они справятся с их европейским хаосом. Ричард хотел защищать Америку. Если понадобится, он будет защищать Америку здесь, в Европе. Старый солдат Вильгельм Кирш, отслужив десять лет в рейхсвере, бежал из Германии. Воспользовавшись деньгами, которыми он был Награжден за безупречную службу, Вильгельм Кирш вовремя перебрался через океан. Вскоре пришел Гитлер, а вместе с Гитлером пришла война. Вильгельм Кирш пал бы смертью храбрых, а может быть, стал генералом. Если бы он стал генералом, его бы повесили: либо сам Гитлер как заговорщика, либо позже союзники как военного преступника. Своевременно уехав в Америку, Вильгельм избежал предоставленных ему историей возможностей: петли и славы. Но от позора ему так ж не удалось спастись. Ричард, который, едва научившись ходить, уже топал нетвердыми шажками в лавку и каждый раз видел в руках своего отца оружие, ручное огнестрельное оружие, твердые приклады, холодные стволы, способные изрыгать смерть, Ричард каждый раз поражался, точно настигнутый пулей, почему его отец не отправился на фронт, как отцы его школьных товарищей, а предпочел заняться поставкой оружия и как опытный мастер оружейного дела воспользовался положенной ему броней. Ричард ошибался, его отец не был трусом, он остался в Штатах не потому, что боялся лишений, страданий и опасностей войны, и не потому, что был равнодушен к новому избранному им отечеству, его нерешительность и робость проистекали скорей из нежелании воевать против прежней оставленной родины, однако на самом деле Вильгельм Кирш уклонился от участия в войне потому, что, служа в рейхсвере, он в суровой школе Секта узнал, что такое муштра, овладел искусством легко и быстро убивать врага и в итоге пришел к убеждению: насилие отвратительно, конфликты же удобнее решать не порохом, а переговорами и дискуссиями, взаимными соглашениями и уступками. Для эмигранта Кирша, бывшего солдата рейхсвера, Америка была обетованной землей, новоявленным оплотом миролюбия, страной, отказавшейся от нетерпимости и насилия, он прибыл в Новый Свет с энтузиазмом первых паломников, однако война, в которую вступила Америка, пусть даже с ее стороны война была справедливой, подорвала обретенную им в немецких казармах веру в разум, взаимопонимание и миролюбивые устремления, и в конце концов Вильгельм Кирш разочаровался в старых идеалах Америки. И случилось так — один из парадоксов, какие бывают только в жизни, — что старый солдат немецкого рейхсвера стал пацифистом, торгующим огнестрельным оружием, зато его сын, который родился в Америке, думал иначе: Ричард говорил о войне и фронтовом товариществе, порой напоминая своему отцу молодых офицеров рейхсвера двадцатых годов, и, едва достигнув призывного возраста, он вступил в американские военно-воздушные войска. Вильгельм Кирш не пошел на войну. Ричард Кирш был готов сражаться за Америку.
Шнакенбах не хотел сражаться. Он отвергал войну как способ разрешения человеческих разногласий и презирал военное сословие, считан его пережитком варварских времен, атавизмом, не достойным цивилизации и прогресса. Он сам втихомолку выиграл и проиграл вторую мировую войну. Он выиграл свою собственную войну, справедливую, полную опасностей и уловок, войну против военно-медицинских комиссий, однако из этого сражения он выбыл инвалидом. У Шнакенбаха была своя идея, научная идея, все, с чем он сталкивался, он подгонял под научный принцип, он, видно, был готов и войну вести научно, войну без военных, глобальную войну умов, одинокие участники которой вынашивают формулы смерти, садятся за пульт управления и, нажимая пальцем на кнопки, уничтожают жизнь в какой-нибудь отдаленной части света. Во время второй мировой войны Шнакенбах не соблазнился возможностью нажимать на кнопки смерти, как раз такая война была не его войной, вместо этого он глотал таблетки. Он глотал таблетки, которые активизировали деятельность организма и, принятые в достаточном количестве, совсем разгоняли сон; не давая себе спать по целым суткам, неделям и месяцам, он дошел наконец до полного физического истощения, так что даже военный врач признал его негодным и прямо с осмотра отпустил домой. Шнакенбах отвертелся от армии, он не поддался унизительному атавизму, но и не изжил в себе привычки к наркотикам. Война кончилась, а привычка осталась. Его гипофиз и надпочечники функционировали навыворот, органы бастовали, не выдерживая конкуренции химия; они упорно продолжали бастовать и тогда, когда военно-медицинская комиссия была распущена и в Германии можно было какое-то время жить спокойно, без страха попасть в армию. Шнакенбах заболел летаргией, сон отомстил ему, его всюду одолевал глубокий сон, он спал на ходу и стоя, и, чтобы привести себя в полудремотное состояние хотя бы на несколько часов в сутки, он вынужден был глотать неимоверно большие дозы бензидрина и первитина. Эти средства выдавались только но рецепту, а так как Шнакенбаху их теперь не хватало, то он осаждал Бехуде, умоляя выписать ему порошки, или же, будучи одаренным химиком, пытался изготовлять их сам. Уволенный из-за летаргии со службы, тратя остатки денег на научные опыты, обедневший Шнакенбах жил в подвале дома, принадлежавшего баронессе, пациентке Бехуде. Несколько лет назад она получила повестку с вызовом на биржу труда в помешалась на мысля, что теперь она — кондуктор трамвая; каждый день она вставала ни свет ни заря, выходила из своей роскошной квартиры и восемь часов подряд бессмысленно ездила по городу одним и тем же маршрутом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75