Ну надо же! Мой собственный костюм для верховой езды, который я оставила в сундуке, стоящем на чердаке загородного дома неподалеку от Санкт-Петербурга, дома, который мы потеряли давным-давно, еще раньше, чем отправились в это безумное странствие к берегам жестокого Юга. Либо это действительно был тот самый костюм, который сшила для меня моя старая няня, либо его безупречно точная копия, воспроизводившая все вплоть до оторванной пуговицы на правом рукаве и рваного подола, прихваченного булавкой. Я вертела этот заношенный костюм в руках, пытаясь найти разгадку. Дверь комнаты задрожала от ветра, гулявшего по всему дворцу; может, северный ветер подхватил мою одежду и принес сюда, через всю Европу? У меня дома сын медведя мог управлять ветрами по собственному хотению; какое чудо могло сравнять между собой этот дворец и дремучие леса? Или же мне следовало принять это как доказательство того, о чем постоянно твердил мой отец: если у тебя есть деньги, возможно все?
— Скорей, — уже подмигивая, торопил лакей, вероятно очарованный моим видом, в котором смешивалось удовольствие и удивление.
Механическая служанка протянула мне жакет, и я словно нехотя позволила надеть его себе на плечи, хотя мне безумно не терпелось выйти на свежий воздух, оказаться подальше от этого мрачного места, пусть даже и в такой компании.
Яркий солнечный свет проник через двери зала; я увидела, что наступило утро. Наши лошади, оседланные и взнузданные, смирные как овечки, уже ждали нас, нетерпеливо выбивая копытами искры из брусчатой мостовой, пока их сородичи в стойле лениво бродили между кормушками, переговариваясь на своем беззвучном лошадином языке. Пара голубей, нахохлившихся от холода, с важным видом расхаживала по двору, склевывая кукурузные зерна. Вороной меринок, доставивший меня сюда, приветствовал меня заливистым ржанием, которое гулким эхом разнеслось под туманными сводами крыши, и я поняла, что этот конь предназначался мне для прогулки.
Я всегда обожала лошадей, этих благороднейших животных: сколько нежной ранимости в их умных глазах, сколько сдержанной мощи в их напряженных крупах. Я нежно потрепала своего вороного друга по холке, и в ответ на мое приветствие он благодарно чмокнул меня в лоб мягкими губами. Маленький лохматый пони, которого с цирковой лихостью оседлал лакей, тыкался носом в нарисованную траву под копытами нарисованных на стене лошадей. И наконец сам Тигр, закутавшийся в черный, подбитый мехом плащ, вскочил на величавую серую кобылу. Он явно не привык к верховой езде: в лошадиную гриву он вцепился, как хватается за любое бревнышко моряк, потерпевший кораблекрушение.
Утро было холодное, но ослепительно яркий свет зимнего солнца резал глаза. Вокруг нас стелилась поземка, как будто мой огромный неразговорчивый спутник в маске держал ветер под своим плащом и выпускал наружу по собственной прихоти: ветер трепал конские гривы, но не мог рассеять туманов в низинах.
Вокруг нас простирался унылый пейзаж, окрашенный в печальные, серовато-коричневые зимние тона, а до самой реки тянулись мрачные болота. И те же обезглавленные ивы. Порой с безутешным криком заложит вираж какая-нибудь хищная птица.
Понемногу мной начало овладевать глубокое ощущение странности. Я знала, что оба моих спутника — и лакей с обезьяньими ужимками, и его хозяин, чьим голосом он служил, этот обладатель когтистых передних лап, который был в сговоре с ведьмами, жившими где-то на финской границе и выпускавшими ветра из своих платков, развязывая узелки, — оба моих спутника были совсем не похожи на остальных людей. Я знала, что они живут сообразно иной логике, нежели та, которой руководствовалась я до тех пор, пока отец благодаря своей человеческой беспечности не отдал меня диким зверям. Мысль об этом все еще пугала меня, но, скажем так, уже не слишком… Я была молодой девушкой, девственницей, и поэтому мужчины не считали меня разумной так же, как они неразумно отказывали в рациональности всем, кто не мыслит в точности как они сами. И если в окружавшей меня дикости и запустении я не видела ни одной живой души, то и среди нас шестерых — коней и всадников — никто не мог бы похвастать наличием у него души, ибо все лучшие религии на земле категорически утверждают, что ни животным, ни женщинам Бог не дал той хрупкой и эфемерной субстанции, когда открыл врата рая и вышвырнул оттуда Еву со всеми ее присными. Так что хотя я и не стану утверждать, будто, пробираясь через тростниковые заросли вдоль реки, была погружена в метафизические рассуждения, однако я несомненно размышляла о своем положении, о том, как меня продают и покупают, передают из одних рук в другие. А та механическая девушка, которая пудрила . мне щеки: разве я, живя среди людей, не была наделена той же искусственностью, какой наделил ее кукольный мастер?
И все же, что касается истинной сущности того когтистого чародея, который скакал на своей бледно-серой лошади, напоминая мне своей посадкой леопардов Кубла-хана, умевших охотиться верхом, — об этой сущности я не имела ни малейшего представления.
Мы подъехали к реке, разливавшейся так широко, что не видно было другого берега, и такой студеной, что воды ее казались совсем недвижными. Кони опустили морды попить воды. Лакей прочистил горло, приготовившись говорить; мы находились в совершенно уединенном месте, окруженные голыми зарослями камыша, тростниковыми стенами.
— Если ты не позволишь ему посмотреть на тебя обнаженной…
Я отрицательно покачала головой…
— … тогда готовься увидеть обнаженным моего хозяина.
Волна с замирающим вздохом набегала на прибрежную гальку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58