Все потому, что я осознавал, каковой окажется моя собственная позиция в этой не допускающей двойных прочтений схеме.
Среди полуденной дремоты спрятаться в тень было некуда. На мои расспросы в нескольких домах даже те, кто говорил на общепринятом языке, не смогли сообщить о владельце порно-шоу ничего — кроме того, что его балаган неожиданно возник на газоне у святилища не далее как вчера вечером. Моя рубашка насквозь пропиталась потом, и наконец в поисках хоть намека на ветерок я побрел к океану.
Я гадал, не были ли все курортники всего-навсего призраками. Как бы там ни было, большая их часть рассеялась либо для ланча, либо для послеполуденной сиесты, и пляжи опять опустели. Я брел вдоль кромки воды среди морен выброшенных за ненадобностью сандалий и пластиковых бутылей из-под лосьона для загара, переварить которые морю было не под силу, глазея на пляшущие кружевные сборки нижних юбок океана, и вот тогда-то, когда я не думал ни о чем, кроме слепящего солнечного света, буруны и принесли ее прямо к моим ногам.
Мэри-Энн и в самом деле нашла чем еще подзаняться в этот день помимо игры на фортепиано. Море уже преобразило ее, обвив гирляндами водорослей, нацепив монисты ракушек на белую ночную рубашку. Когда я приподнял Мэри-Энн, изо рта у нее хлынула вода.
В смерти она не стала белее, чем при жизни. Она была мертва. Но я все пытался оживить бедняжку…
Я был в шоке, меня переполнял ужас. Я чувствовал, что каким-то образом поспособствовал этой смерти. Скрючившись над безвозвратно канувшей в море несуразной промокшей куколкой, я припал к Мэри-Энн — и моя поза, как и мое отношение к ней, являлись, понял я, грубой пародией на отношение и позу предыдущей ночью; мои губы прижались к холодному рту, и мне в голову пришло, что почти нет разницы между тем, что я делал тогда, и тем, что делаю сейчас, поскольку сон ее был тогда смертью. Эта мысль затопила мою душу ужасом и виной. Не знаю, сколько прошло времени, пока я пытался подействовать на безжизненное тело, но, когда в мой бред наяву прорвались наконец голоса, солнце склонилось далеко к западу, и его косо падавшие сбоку лучи освещали песок с особой интенсивностью. Мы оба, и она и я, совсем перемазались в сыром песке и выглядели как те индейские шаманы, которые, чтобы призвать назад души ушедших, разукрашивают себя цветным илом и грязью. И замахнулся я ничуть не на меньшее. Я взглянул вверх.
На набережной я увидел темную горбатую фигуру, которая размахивала в мою сторону белой палкой. По стальным ступеням на пляж с грохотом спускался отряд Полиции Определенности; облачены полицейские были в свои традиционные длинные кожаные пальто, а во главе отряда мчались давешний клерк из Ратуши с перекошенным судорогой необычайного оживления лицом и экономка из особняка мэра; все еще в белом фартуке, эта спотыкалась и переваливалась как утка, запыхавшаяся и — малиновая от натуги, но так и лучащаяся омерзительным удовлетворением. Оба являли собой столь откровенную картину злорадного ликования, что меня вдруг охватило убеждение, что именно они, войдя в сговор, убили мэра по каким-то своим причинам, вероятно связанным с деньгами или собственностью, резонно рассчитывая, что общая неразбериха нашего времени поможет им спрятать концы в воду. Они побоялись, что я разоблачу их. Может быть, они убили даже и бедную Мэри-Энн и бросили ее тело в море, чтобы подстроить против меня ложное обвинение; действительно, как я смогу обвинить их, если сам окажусь обвиняемым?
Они все приближались, приближались, приближались… и до меня вдруг дошло, что мне нужно поживее отсюда убираться.
Не знаю, почему я сгреб в охапку мокрое тело девушки и попытался ускользнуть вместе с ним. Вероятно, хотел спасти ее от экономки, ибо с внезапно обретенной ясностью увидел, что пожилая женщина ненавидела ее, живую или мертвую. Отягощенный Мэри-Энн, я пошатываясь проковылял по пляжу ярдов этак сто, а она, вдвое потяжелевшая из-за впитанной воды, постоянно выскальзывала у меня из рук, словно я нес огромную рыбину. Затем один из агентов Полиции Определенности вытащил пистолет и выстрелил. Я почувствовал в плече жгучую боль и упал. Вторая пуля просвистела над самым ухом и у меня на глазах вдребезги разнесла хрупкую скорлупку изысканных черт мертвой девушки; ее кровь и мозг брызнули мне прямо в лицо. Тут я потерял сознание.
Я обвинялся по четырем пунктам:
1) в осуществлении половых сношений с несовершеннолетней (ибо на самом деле Мэри-Энн оказалась более юной, чем я думал, ей было всего пятнадцать);
2) в причинении смерти посредством утопления вышеозначенной несовершеннолетней;
3) в совершении акта некрофилии с телом вышеозначенной несовершеннолетней, каковой акт полицейские засвидетельствовали своими собственными глазами;
и, наконец,
4) в выдаче себя за Инспектора Достоверности третьего ранга, в то время как на самом деле я являюсь сыном неизвестного отца и известной проститутки индейского происхождения, что является нарушением Устава Определенности, страница 4, параграф 1в, а именно: «Любой предмет или персона, уличенная в значительном отклонении от его или ее тождественности, совершает проступок и может подвергнуться задержанию и тестированию».
Судя по взглядам Полиции Определенности, мне показалось весьма правдоподобным, что я не переживу тестирования, чтобы предстать перед судом.
Я с ужасом осознал, насколько выросла самостоятельность и сила полиции. Хотя я умолял их разрешить мне позвонить по частному номеру Министра, они лишь хохотали надо мной и били меня по голове рукоятками пистолетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110