Местность называлась Каралина Бугаз. Мы прибыли утром. Было солнечно и радостно.
Пока родители отдыхали, мы принялись разбивать палатку, естественно, поспешив облачиться в пляжные одежды.
Мы не поняли многозначительных взглядов, которые соседи бросали на наши молочного цвета Ленинградские тела.
Смысл их дошёл до нас к ночи, когда наши тела горели огнём, а на плечах появились пузыри.
Остальное время пребывания, мы вынуждены были что-нибудь накидывать на плечи, чтобы окончательно не сгореть.
Это была первая тучка на розовых райских облаках.
Потом оказалось, что машина и палатка так накалялись днём на солнце, что ночью нечем было дышать, особенно в палатке, где спали мы.
Следующее неудобство заключалось в том, что за пресной водой приходилось ходить довольно далеко. Это вызывало у моего возлюбленного постепенное накопление, мягко говоря, недовольства, тем более, что оно не могло иметь выхода по той простой причине, что было необоснованным.
Кто кроме него должен был снабжать семейство водой, если он, молодой и сильный, имел массу свободного времени и ничем не был занят! Продуктами снабжал дед, отправляясь на машине и нагружая её до отказа, южными яствами.
И однажды мой муж показал себя в полной красе.
Дело было так:
Дед поехал к рыбакам и привёз целое ведро крупнейших отборных раков.
Мы все были довольны, предвкушая очередной гастрономический праздник.
Я до этого никогда не ела раков и с интересом ждала обещанного лакомства.
Отварили раскрасневшихся раков, живописно разложили их на большое блюдо и водрузили на стол.
Все расселись вокруг.
Пиршество должно было начаться… и тут (Господи, я не могу вспомнить повод) дед что-то сказал ему, он что-то не так ответил, что в свою очередь не понравилось деду и он (дед) с диким криком схватил красивое блюдо с красивыми раками и грохнул об землю(песок)…
Все вскочили с мест, прибежали испуганные соседи.
Заверещала-запричитала Лейка.
Я потеряла дар речи и с ужасом взирала на внезапный разгром.
Мне до слёз было жаль растерзанной иллюзии.
Молча, опустившись на корточки, я стала собирать в мусорное ведро ни в чём неповинных выловленных, сваренных и отправляющихся на помойку, великолепных отшельников.
Лучше бы они не высовывались из-за своих коряг, потому что не получили возможности выполнить свой последний долг – доставить кому-то радость.
Взиравшая на всё, соседка по палаточному городку жалостливо прошептала: « Бедная девочка, куда ты попала!»
Умная была женщина, увидела всё на много лет вперёд!
Дальше отдых не пошёл.
Две грозовые тучи постоянно сталкивались, высекая гром и молнии.
Над семейкой каждую минуту могла разразиться новая гроза.
Лейка со своими воплями была плохим громоотводом, а я, сентиментальная и забитая никак не могла унять эту стихию.
Мой герой-любовник-муж, не подумал о том, что в моём истощённом состоянии, жизнь у моря и прекрасное питание, щедро обеспечиваемое не им, а дедом, могло стать для меня исцелением. От него требовалось только одно – не мешать нам спокойно жить, и наслаждаться жизнью. Но его мало волновали окружающие люди.
Со злобно сжатыми челюстями он купил билеты, и мы преждевременно уехали в Черновцы. Он, не задумываясь, без сожаления испортил отдых мне и родителям, которые ничего плохого не сделали.
Он не подумал и о материальных последствиях этих безмозглых импульсов.
В Черновцах несколько дней всё было хорошо, потом моя добрая тётушка Рейзолы, у которой я жила, когда приехала в Черновцы, пригласила нас на обед, приготовленный по случаю знакомства с моим мужем.
Опять он нашёл какой-то незначительный повод для грандиозного скандала.
На сей раз сжатые челюсти, имели непосредственное отношение ко мне.
Он отказывался пойти на обед!
Это был смертельный номер. Родные и близкие, дорогие для меня люди, старались, готовили, а мы, вдруг, не придём, хотя были приглашены заранее и обещали быть.
Это было совершенно исключено. Теперь не вспомнить чего мне стоило уговорить его.
Но я отчётливо помню, как мы ехали в трамвае на этот обед.
Мы мрачно молчали, я была скована страхом и боялась пикнуть, он запросто мог повернуться и не пойти на обед!
Ему всё было нипочём, он всегда и во всём считал себя правым, и никакие угрызения совести его не мучили.
А у меня впервые всё внутри было, как будто выжженным.
Мы как-то помирились, потом и всё опять казалось хорошо.
Но эта система шантажа в минуты, когда, казалось бы, у меня нет выбора, станет позже для него методом, а для меня станет знакомым это ощущение выжженной пустыни внутри, только границы выжженного будут расширяться.
Но я, наверное, виновата не меньше чем он.
Надо иметь мужество терять, но не идти на верёвочке шантажа.
Однажды уступив шантажисту, теряешь всё.
Теперь я не могу простить себе тридцатилетнего терпения и не очень хорошо представляю, что я приобрела, сжигая себя разрушительным терпением, но я очень хорошо знаю, что я потеряла: ни много ни мало, а тридцать лет жизни.
Не прощать и не терпеть – это значит уходить.
Я не смогла тогда уйти от него. Для этого потребовались ещё многие годы и многие беды!
Я не умею долго помнить обиды и молча враждебно демонстрировать своё недовольство, тем более я не умею и ненавижу скандалить и мстить.
Я готова терпеть поражения, лишь бы не воевать. Для него наоборот, чтобы чувствовать себя сильным и собранным лучше всего – состояние войны, тем более со мной, не умевшей давать отпора.
А каким сладостным было для него примирение, когда он, «проголодавшийся», обнимал меня, оказывающую слабое, (сильно возбуждающее его мужские устремления), сопротивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91