— Пейнтбол? — переспросил Монах, изумившись. — Резиновые пульки? Нет, я ж говорил, что ты романтик, со смешными представлениями о реальности. Кто ж на войну ходит с резиновыми патронами? Это ты что-то перепутал, парень. В пейнтбол играть тебе в другую сторону.
— Откуда же оружие?
— Откуда, говоришь, арсенал? Ну ты и вопросы задаешь. Откуда на войне железяки! Кто ж тебе на это ответит. Откуда в доме тараканы, а в амбаре мыши? Самозародились, елки-палки.
— А почему вас Монахом зовут?
На это Лехе ответил не Монах, а Ярослав Премудрый. Он обернулся, изнемогая под тяжестью амуниции и оружия, простонал:
— Так он же вериги на себе таскает. Вон, меч свой стопудовый. И на кой тебе эта гиря лишняя, Монашек? КПД ж у нее стремится к нулю.
— Иди, иди, Премудрый ленивец. Не оборачивайся. А то грохнешься, лишняя работа — подниматься, кости собирать.
— И то верно, — опомнился Ярослав.
— А КПД у моего меча больше, чем у вас всех, вместе взятых, — пробурчал Монах себе под нос.
Тропинка стала расширяться, наверху между деревьями появился просвет. Далеко впереди тихо шумела магистраль, а может, город. Гроза проползла где-то в стороне. Я первый раз посмотрел на здешнее небо. Утренняя бледность давно сошла с него, оно сияло на солнце в полный цвет. Этот цвет показался мне странным. Если не глядеть прямо в небо, то ничего бы и не было заметно. Но однажды увидев это, уже не забудешь, не вытолкнешь из себя небосвод пыльного цвета с яркой салатной прозеленью.
Я шел с задранной кверху головой и думал о том, что такое эта другая сторона войны, на которую мы попали через пуповину колодца. Внешне она почти ничем не отличалась от нашей реальности. Биология с географией здесь те же самые. Те же деревни и города стоят на том же месте и называются так же. Те же люди. Только проблемы у них на первом плане немного другие. А может, те же самые, только острее, больнее, обнаженнее. Война — в своем древнем облике — все обнажает. Это я знаю. Не по себе, конечно, но в моей семье война — родовое предание. Мои предки участвовали в слишком большом числе военных походов, чтобы во мне не отложилось знание о Войне. Еще война искажает. Многое неуловимо меняется, настолько неуловимо, что, не приглядываясь, не заметишь разницы. Как с небом. И с солнцем хлестко-стального цвета Под таким небом и солнцем и все остальное теряло обычные оттенки, утрачивало реальность. Казалось навязчивой фальшью. На зелень леса накладывались бледно-лиловые тона И это тоже отмечалось сознанием с большой задержкой, уже после главного — того, что над головой, в вышине, будто в его новом свете. Стволы сосен и елей по цвету приближались к электрическим. Березовые — желтели старым пергаментом. Цветы в траве казались пластмассовыми, выгоревшими от старости. Я тронул за руку Ярослава Премудрого.
— Почему оно все такое? — И показал глазами.
Он ответил сразу, моментально поняв и ни секунды не размышляя:
— От горя. Оно поседело от горя.
Больше я не спрашивал. И в поседевший от горя мир не всматривался. Может быть, ему это неприятно. Может быть, ему самому неловко от своей безобразности. Может быть, ему стыдно за то, с какими еще безобразиями мы в нем столкнемся…
И тут мы попали в засаду. Палить начали сразу с двух сторон. Я и понять ничего не успел, меня толкнули в кусты, и уже там я приходил в себя, выставив вперед автомат. Проку от него сейчас не было — куда стрелять, если никого не видно? Даже свои куда-то подевались, рассредоточились. Но одного атакующего я все-таки увидел. Он сидел на дереве в нескольких метрах от меня — маленький, просто доходяга какой-то, в черной трикотажной маске на голове. И этот заморыш преспокойно выцеливал кого-то из пневматического пистолета. Я выстрелил в него. Зажмурился, правда, сначала, плохо соображая, что делаю, все равно тут не промахнешься. Открыл глаза, когда он уже свалился с дерева Ошалев, я не сразу заметил, что с других деревьев, дальше от меня, тоже сыпятся, как горох, налетчики. Наши уже разобрались, что к чему. Но все-таки странно, что чужаки так легко давали себя убивать. Очень глупая засада получилась — у нас было больше свободы маневра.
Стрельба прекратилась резко, как будто меня по ушам ударили и оглушили. Я на всякий случай еще немного посидел в кустах, пока меня оттуда не вынули. Сначала я услышал голос командира, ему кто-то отвечал: «Где-то здесь, в заросли улетел, я его туда отправил от греха». Потом кусты раздвинулись, и на меня глянула озабоченная физиономия Ярослава.
— Живой?
Я закивал и засопел.
— Я… у… и…
— Ну, ну, — Ярослав вытащил меня и начал отряхивать, — ничего, живой, и слава Богу.
Подошел Святополк. Остальные разбрелись по лесу, налетчиков гоняли, что ли? Только тихо было, никто не стрелял.
— Я… у… — опять начал я, и опять не получилось.
— Может, дать ему хлебнуть глоток? — предложил Ярослав и похлопал по карману на штанине, где лежала фляжка с чем-то вроде вчерашнего коньяка.
Святополк взял меня за плечи и несколько раз тряханул.
— Что — ты?
— Я… убил, — наконец выговорил я и махнул рукой туда, где лежал под деревом мой снятый. Кажется, меня колотило. Убивать страшно. Я и представить раньше не мог, до какой степени это жутко. Наверное, хуже, чем самому умирать. Внутри меня образовалась холодная пустота, а в пустоте поселилось отчаяние. Ярослав сходил, проверил.
— Точно, убил, — крикнул он, и вдруг раздался его изумленный свист. — Ничего себе! Командир, можно тебя?
Святополк отдал меня на поруки подошедшему Папаше и ломанулся через кусты. А у Папаши лицо тоже было… не на месте. Глаза съезжали на сторону, и руки дрожали, когда он свою фляжку доставал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71