— А наша квартира? — спросила она по чисто женской привычке думать о мелочах, когда сознание не в силах охватить проблему в целом.
— Она и останется нашей.
— А мебель? Она совсем новая!
— И мебель останется, все останется.
— А мама и папа? — сделала она шаг к вершине проблемы. — Илюшке нужно общение с ними, для воспитания это важно. Когда ребенок общается только с родителями и сверстниками, он растет однобоко.
Герман помедлил с ответом. Из всех вопросов этот для него был самым неприятным. Ну никак не улыбалось ему тащить в Торонто тестя и особенно тещу.
С тестем у него не было никаких отношений, потому что сам тесть был никакой, ни рыба ни мясо. Разве что внешность у него была представительная: красивые русые волосы, правильные, даже тонкие черты лица (лицом Катя пошла в отца). Отслужив срочную в Северном Казахстане, он вне конкурса поступил в физико-технический институт в Долгопрудном, рядом с домом, после первого курса был отчислен за глухую академическую неуспеваемость, устроился в институте лаборантом и дорос до должности исполняющего обязанности инженера. Обязанности его заключались в том, чтобы по разнарядке райкома зимой ездить на овощебазы, а летом на сельхозработы в подшефный совхоз. Герман позвонил однажды в институт и попросил позвать к телефону Евгения Васильевича. В ответ услышал: «Какого Евгения Васильевича? А, Женьку! Сейчас подойдет». В пятьдесят лет он все еще оставался Женькой.
Самым ярким жизненным впечатлением тестя была поездка на шабашку в Сибирь, где он заработал за сезон тысячу рублей. Эту историю он всякий раз начинал рассказывать в застолье после двух рюмок водки, но под недовольным взглядом жены покорно умолкал. Человек он был безвольный, безобидный, никаких проблем у Германа с ним не было.
Тон в семье задавала теща, маленькая, тихая, но это был как раз тот случай, когда в тихом омуте водятся мелкие, но очень противные черти. Она сразу дала понять Герману, что Кате он не ровня, и должен почитать за честь, что принят в их семью. Почему он, сын доктора наук, широко известного в узких кругах авиаконструктора, не ровня дочери недоучившегося инженера, Герман решительно не понимал, но не обращал на это внимания. Как все молодые люди с их стремлением к самостоятельности, он считал свою женитьбу сугубо личным делом, не задумываясь, что в его браке, как и в любом браке, сходятся семейные роды с уходящими глубоко в прошлое корнями и традициями, которые обязательно дадут о себе знать подобно тому как при слиянии двух рек каждая привносит в новое русло свой норов.
Родом теща была из-под Перми, в свое время окончила факультет журналистики МГУ, но в Москве остаться не удалось, ее распределили в районную газету в Целиноградской области. Там она познакомилась с Евгением Васильевичем, женила его на себе и получила московскую прописку, открывавшую ей дорогу к журналистской карьере. Но с карьерой не вышло, она с трудом устроилась литсотрудником в ведомственный журнал «Мясомолочная промышленность» без всяких надежд на продвижение. Это предопределило ее страдательное отношение к жизни. Она страдала от того, что приходится тратить по полтора часа на дорогу в один конец, но искать другую работу категорически не желала. Она страдала от того, что дочь растет и требует все больше расходов. Потом страдала, что Катя решила выйти замуж за мальчишку-студента без профессии и положения в обществе, и еще больше страдала, когда выяснилось, что Герман в состоянии обеспечить Кате безбедную жизнь, и дочери она теперь не нужна.
Когда страдать было не о чем, повод придумывался.
Постоянным поводом были сельскохозяйственные заботы. У деда Кати по отцовской линии было хозяйство в деревне возле Наро-Фоминска, пятьдесят соток земли под картошку. Весной сажали, летом окучивали, осенью убирали. Герман однажды вызвался помочь. Поехали на старом 412-м «Москвиче» тестя. На «семерке» Германа ехать было нельзя, так как новые «Жигули» зятя не сопрягались с его статусом облагодетельствованной сиротки. Выехали ночью, часа в три. Герман думал — чтобы начать работать с утра пораньше. Но теща объяснила: «Евгений Васильевич нервничает, когда на дороге много машин». В деревню приехали в начале шестого утра. И сразу легли спать. На поле вышли только к обеду. Герман, у которого каждый час был на счету, лишь головой покачал от такой дури, но ничего не сказал. Сама Катя относилась к родителям с нескрываемым пренебрежением, но Герману никакие замечания в их адрес не позволялись.
Картошки собирали до ста мешков. Ее складывали в подполье в деревне, а зимой тесть перевозил ее в гараж — по два мешка за рейс. Герман однажды посчитал, во что обходится эта картошка. Сто пятьдесят километров туда, сто пятьдесят обратно — сорок литров бензина. Плюс время. Плюс амортизация машины. Картошка в гараже гнила, приходилось регулярно перебирать, гниль выбрасывали. К весне на помойке оказывались три четверти урожая. Получалось, что дешевле покупать картошку на рынке. Но теща сказала: «Герман, мы сами знаем, как жить». И поджала губы. Она не могла признать правоту зятя. Потому что не о чем бы стало страдать.
С тещей у Германа не заладилось сразу. Так же, как у Кати со свекровью. После свадьбы он с Катей жил в кооперативной родительской квартире, в небольшой комнате, примыкавшей к коридору. Герман и раньше знал, что две хозяйки на одной кухне — это не есть хорошо. Но такого все же не ждал. Мать, с полнейшим равнодушием, как казалось Герману, воспринявшая его женитьбу, сразу начала поучать невестку, как той следует вести хозяйство и обихаживать мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81