– Опусти пистолет, – сказал Суханов. – Мы пришли сюда говорить, а не стрелять.
– Но вы вооружены.
– Ладно, – согласился Уэйн, – сложим оружие.
– Сначала вы. По очереди.
Нарочито замедленным движением Суханов достал свой пистолет и положил рядом на полку. Шабе кивнул и посмотрел на Уэйна. Американец тоже оставил свое оружие.
– Теперь твоя очередь.
Шабе осклабился в своей страшной улыбке, по-прежнему целясь в обоих.
– Там у вас целая куча вооруженных людей, а я один. Мы квиты, так что давайте поговорим.
Взбешенный, Уэйн обернулся к Мерилен:
– Что означает эта шутка? Смотри, Мерилен…
И только тут он, потрясенный, понял, что все это время Мерилен сидела неподвижно, не меняя позу, словно восковой манекен. Он шагнул к ней, присмотрелся и увидел, что лицо ее и руки были мертвенно-синими, окоченевшими. Перед ним сидел труп. Ниточка дыма, поднимавшегося из пепельницы, исходила от уголька, а не от сигареты. Голос Шабе зазвучал властно:
– На пол, оба! Сесть и сложить руки на коленях!
Они повиновались. Сели на ковер, как велел старик, и это лишало их возможности как-либо действовать. Шабе посмотрел на Уэйна:
– Мы ведем рискованную игру. Но ты нарушил правила, ты смошенничал.
Уэйн с презрением ответил:
– В нашем ремесле не существует никаких правил.
– Одно правило установлено мною.
– И что же это за правило, старик?
– Вспомни, что ты сделал с Рудинским.
Уэйн растерялся. Но только на мгновение, когда в памяти возникло искаженное от боли лицо Юрека во время мучительной пытки инъекцией. Уэйн понял истинную роль Юрека и даже закусил губу, настолько сильными были сразу оба чувства, захватившие его, – злость и восхищение.
– Понимаю. Должен поздравить его. Он настоящий ас в своей профессии.
Шабе двинулся к нему. Его мрачная, худая как скелет фигура нависла над стоящим на коленях Уэйном.
– Мое правило: никаких пыток.
Он выстрелил неожиданно и прямо в лоб. Уэйн был убит мгновенно.
Суханов заметался было, но старик, резко повернувшись, ударил его в лицо пистолетом и стал смотреть, как тот прижимает рукой щеку.
– Мы остались вдвоем, товарищ, – сказал Шабе по-русски.
Суханов был поражен:
– Товарищ?
Шабе кивнул:
– Ветеран.
В глазах Суханова блеснул лучик надежды.
– На кого работаешь?
– Тебе должно быть известно. Ты ведь знаешь меня.
– Никогда не видел.
– Поройся в памяти, Суханов.
– Я не знаю, кто ты такой, – сказал Суханов, пристально вглядываясь в Шабе. – Это какая-то ошибка.
Шабе печально улыбнулся:
– Никакой ошибки тут нет.
Он полез в карман и достал смятую записку. Это был клочок бумаги, на котором охранник НКВД, некогда пытавший Шабе, написал имя своего начальника, перед тем как его настигла неминуемая месть Шабе, то есть смерть.
– Узнаешь почерк? – спросил он Суханова.
Тот взял листок, прочитал свое имя, запятнанное пожелтевшими каплями крови, и услышал, как Шабе произнес:
– Это написал один твой коллега, которого больше нет. А ты тогда носил бороду.
Суханов похолодел. Он поднял голову и снова всмотрелся в лицо старика, пытаясь вспомнить.
– Твоими стараниями я рано постарел, – сказал Шабе. – Я еще тогда постарел.
– Столько лет прошло…
– Ну конечно… Предатель Шабе… Троцкистско-бухаринский центр… Какая гениальная выдумка!
– Это была… плохая игра. Приказы…
– Нет. Ты следовал своему призванию, Суханов.
– Это были годы сталинских репрессий. Жестокие годы, они ушли навсегда…
– Но не для меня, товарищ. Я ненавижу мучителей.
Сказав это, он выстрелил Суханову в затылок.
Свершилась справедливость. Спустя сорок лет. Наконец-то Шабе мог предать забвению прошлое, которое так мучило и преследовало его. Впервые старик ощутил тяжесть всех своих лет. Лет, количества которых не знал даже он сам, лет, которые уходили в ту далекую эпоху, когда идеология еще не была выдумкой.
Шабе пришлось сесть. Слезы застилали ему глаза.
Гаккет прошел к полковнику Танкреди на блокпост, установленный на повороте у смотровой площадки в трехстах метрах от виллы, и еще раз взглянул на нее в бинокль.
Старый садовник снова работал в саду, обрезая большими ножницами ветви.
– Они там уже целый час, – заметил Гаккет.
Танкреди тоже посмотрел в бинокль. Видно было, как старик, закончив работу, ушел в служебную дверь. А вскоре вновь появился, но уже с велосипедом.
– Садовник уходит, – сказал Танкреди.
– А мы рискуем проторчать тут целый день.
Шабе вышел за ворота и, сев на велосипед, закрутил педали. Поскольку дорога тут шла под уклон, он очень быстро доехал до поворота, где дежурили две машины карабинеров. Никто не обратил особого внимания на старика, проехавшего на велосипеде в узком проходе между машинами: у него был усталый вид. Он не представлял совершенно никакого интереса для собравшихся здесь полицейских.
Гаккет и Танкреди тоже мельком взглянули на старика и снова принялись изучать виллу.
Старый велосипедист удалился. На лице его, прикрытом от солнца соломенной шляпой, блуждала насмешливая и в то же время торжествующая улыбка.
– Что-то уж слишком долго идут эти переговоры, – посетовал Танкреди, предлагая сигарету американскому коллеге.
– Чем дольше, тем больше информации, – объяснил Гаккет, жестом отказываясь от предложения.
– Просто не дождусь, когда кончится наконец эта операция.
– Мне, наверное, еще больше хочется… – Гаккет снова посмотрел на виллу. – Что-то не нравится мне все это.
– Почему? Никто ведь не может туда войти. Никто не может и выйти.
И тут у Гаккета внезапно возникло подозрение. Округлив глаза, он воскликнул:
– Старик!
– Какой старик? – Танкреди вдруг почувствовал, как его окатил холодный пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78