Кого-то хватали, судили и осуждали, до крайности упростив судопроиз-водство, без доказательств, без свидетелей, фактически без всякого суда, на основании каких-то чрезвычайных законов об охране государства. Людей казнили, а после я подбирал письма читателей и печатал статьи за и против их казни.
И хотя я был юристом, но ничего не мог понять толком в этой вальпургиевой ночи и поэтому молча обращал глаза к тому креслу, где сидел мой шеф, - разум и совесть нашей газеты. Но и он молчал до сегодняшнего дня, и вот вдруг разговорился.
Зазвонил телефон, и когда я снял трубку, то сразу понял, кто это. Узнал меня и тот, кто звонил.
- Это вы, Ганс? - спросил он.
Я ответил, что да, я.
- Ну, здравствуйте, дорогой! Смотрите - через столько лет я узнал сразу ваш голос! Вы знаете, я страшно обрадовался, когда получил ваше письмо. Как вы, однако, узнали, что я здесь?
Я объяснил ему, что прочел о его приезде в местной газете, а адрес узнал через бюро.
- Ах, так? - усмехнулся он по ту сторону провода. - Значит, вы все-таки получаете нашу газету? Ну, и я тоже всегда читаю ваши статьи и хотел написать вам, да не знал, будет ли вам это приятно. - Он опять засмеялся. - Ладно, об этом после... Так вы пишете, что вы страшно порази-лись этой встрече на почте? А вы знаете, что этот тип сейчас занимает очень видное место у себя на родине?
- Ну! - воскликнул я. - Нет, этого я не знаю.
- Ну, не официально, конечно, занимает, до этого еще они не дошли стыдятся, - но общественная его карьера хоть куда! Он уже заместитель председателя фонда ветеранов войны и член президиума общества бывших ветеранов.
- Да разве он был в плену? - поразился я.
- Был, как и все ему подобные. Сдался англичанам за два дня до капитуляции. Если вас все это интересует и вы ничего не боитесь, зайдите-ка ко мне. Мы собираем все материалы, касающи-еся наших старых друзей. Авось когда-нибудь пригодятся для будущих процессов.
- И даже очень скоро пригодятся, - ответил я. - Так дальше не может продолжаться.
Он неопределенно хмыкнул.
- Да, по вашему письму я почувствовал, что вы так думаете. Вот даже повстречали Гарднера и не поверили своим глазам. Полисмена позвали, и тогда выяснилось, что перед вами стоит лояльнейший и охраняемый всеми законами гражданин, который каждую минуту может возбудить против вас иск за оскорбление личности. Этого и испугался сержант. А вот когда я приезжаю на съезд ветеранов и борцов Сопротивления, у меня нет даже полной уверенности, что этот самый сержант мне даст дожить до конца съезда. - Он помолчал, подумал. - Вы сейчас свободны?
Я ответил, что у меня сидит гость, да уж и не поздно ли?
- Нет, не поздно, - ответил он. - Приезжайте тогда, когда освободитесь.
Я положил трубку и сказал Ланэ: "Извините, но сегодня у меня была такая невероятная встреча, что..." - и нарочно не окончил. Старик мельком мой разговор по телефону его очень насторожил и встревожил - покосился на меня, потом взял из сахарницы два куска сахара, положил осторожно в чашку и, помешивая ложечкой, спросил:
- Это какая же? - а пальцы у него уже слегка подрагивали.
- Да вот, понимаете... - и я рассказал все.
На него я не смотрел, но ложечка что ни секунда, то сильнее дребезжала в его руке, а потом он и вообще поставил чашку на стол и спросил, только для того, конечно, чтоб спросить:
- А это был точно он? Вы не могли ошибиться?
Но я даже не ответил на этот жалкий вопрос, только усмехнулся. Тогда он снова так же осторожно поднял ложечку и положил в чашку, но только она звякнула, как он с отвращением отбросил ее на стол.
- Черт знает, что делают эти идиоты! - сказал он искренне и сильно. И к чему? Кого они, дураки, дразнят? Народ, что ли? Так народ дразнить нельзя! Милость, конечно, милостью, без нее не обойдешься, но... И, говорите, совершенно здоров?
Как яблочко румян.
... И весел бесконечно...
продекламировал я. - И говорит, что его выпустили для общественного спокойствия. Но вот вам, я вижу, от этого не спокойнее, мне тоже. Так кто ж такие эти судьи милосердные? Вы думали об этом?
- Болваны они, - сердито отрезал старик, - болваны, вот и все, о чем тут еще думать?!
- Ах, шеф, но и болванам так же не хочется умирать, как и нам с вами, - улыбнулся я. - И трусы хотят войны не больше, чем храбрые. Значит, дело не в этом.
- Ну, а в чем же? - безнадежно вздохнул Ланэ и вдруг вскочил с места. - Ганс, вот вы опять вдаетесь в высокие материи. Да ну их ко всем чертям! Поверьте, что появление этого негодяя мне так же неприятно, как вам, но только не ищите, пожалуйста, за ним, как теперь любят выражаться, силы войны и тайных происков.
- Почему же тайных? - спросил я. - Как же тайных, когда...
- Когда мы ежедневно читаем газеты и сами даже издаем одну, самую крикливую,- улыбнулся Ланэ. - Ганс, милый друг, юный сын моего старейшего друга, если взять и выписать на бумажку имена всех тех почтеннейших людей, кого ежедневно то одна, то другая газета называет поджигателями, то не останется ни одного мало-мальски порядочного человека, которого не следовало бы повесить, по крайней мере за шпионаж. Наш брат, конечно, свое дело делает - мы не даем людям успокоиться, - и это уж само по себе великое дело. Но, дорогой, пророков среди нас нет и не будет: ни один еще святой не работал репортером.
- А вы ведь однажды были самым настоящим пророком, дорогой шеф, сказал я.
Ланэ махнул рукой.
- Ну да, действительно, нашли пророка! Я старый грешник, дитя мое, он засмеялся. - Старый грешник, который давно не верит ни во что хорошее, а все-таки стремится к добру, а где оно и что оно, никто на свете толком не знает. Тот подлый змий все-таки не солгал Еве, когда говорил, что только одному Господу Богу известно полностью, что хорошо, а что плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20