"Ира, Ява, зек, облава". Кури!
Мы отошли к окну и закурили. Я спросил - не замерз ли он? Ведь сыро, роса.
- Замерз! - он засмеялся и хлопнул меня по плечу. - Разве кто в этом деле мерзнет? А ну-ка сунь мне руку за пазуху! Чувствуешь, как из-под куфайки пышет? Печка! А ты - замерз! Ах, чудило-мученик! - он ласково и внимательно смотрел на меня. - И все сидишь, читаешь, хоть бы вышел, прошелся по росе! Чувствуешь, какая на земле благодать?
Он настежь распахнул окно. Запахло сырой землей и крапивой. Сирень еще не цвела - она стояла тихая и задумчивая, и молодая, вся в наплывах золота и черни, а под ней в глухой крапиве уже гудели шмели. И вдруг все померкло. Кто-то встал между нами и садом, и голос кастелянши сказал:
- Встали? Ну, с добрым утром, коли так. Иван, пойди-ка сюда!
Я отошел, и они о чем-то заговорили.
В парикмахерской около зеркала стояла Маша и причесывалась. Она взглянула на меня светлым и пустым взглядом, не осознала, что это я, и снова повернулась к зеркалу.
Я стоял и смотрел.
Она вдруг тряхнула головой и волосы у нее посыпались на плечи, а она засияла еще больше, закусила губу и рванула их гребенкой.
"Как их обоих подняла любовь!" - подумал я и пошел в сад.
Я думал, со старой ведьмой покончено, но не тут-то было. После обеда Маша вошла в приемный покой и тихо сказала Копневу:
- Ну, как хочешь, Ваня, а я так больше не могу. Либо так, либо этак.
Копнев положил круглое зеркальце с лебедем и красавицей на обороте, в которое он рассматривал свои потрясающие зубы, (это было его любимое занятие) и спросил:
- А что такое?
Маша сидела и молчала, но по лицу ее уже текли слезы.
- Как же так? Пришла к ней за простыней. Так она меня и так и сяк! И ты - воровка! Когда я что у тебя украла? И по лицу два раза задела, за что это? Я ведь не виновата, если ты...
- По лицу? - переспросил Копнев, и скулы у него заходили.
- Как хочешь, Ваня, - повторила ванщица, - а я так не могу.
Копнев спрятал зеркальце в карман. Встал.
- Хорошо, - сказал он спокойно. - Раз так, так так! Сегодня больных, видно, не будет. Посиди тут один. Не хотели вы, Марья Григорьевна, по-хорошему, ладно, будем говорить по-плохому! Ты сиди тут, а я сейчас...
Вернулся он ночью, когда я уже стал засыпать. Подошел он ко мне, сел на край лавки и сказал горько и насмешливо:
- Вот мы, мужики, а?
- А что? - спросил я.
- Ай-яй-яй! - повторил он раздумчиво, - и за что? За рюмку водки! Ах ты, дьявол, гладкая! Ну ладно! Я брат, только что от нее. Там чи-истого спирта привезли два ящика. Около чехауза лежит, вот она оттуда и того.
- Чувствую, - улыбнулся я.
- Граммофон откуда-то достала, мы все песни переслушали. Ах, одна хорошая есть "Ветерочек чуть-чуть дышит", - запел он пискливо.
- Тише, спят!
- Ай-яй-яй! - покачал он головой, не слушая меня, - и стрелок этот у нее, как они уж помирились, шут их знает!
- Какой этот?
- Да тот же самый! Ну Савельев! Ах, ты ведь зимой у нас не был! Тут, брат, такой огонь у нас был! Он ко мне сюда с ножом приходил. "Зарежу!" молоденький, да дурашный! Усы носит, а ума-то чуть! Вот она его и дразнит. Ну, пес с ними, мы сегодня с ним помирились и чебурахнули по банке: "Он зашел в ресторанчик, чебурахнул стаканчик" и что-то еще, ти-ли-ти-ли-тили-бом - не помню. А спирту он мне обещал еще дать. Он сегодня там заступает.
- Заступает и пил?
Копнев только рукой махнул.
- А как же заступает пьяный?
- Как же, как же... - рассердился он вдруг. - Взял да выпил, а тебя вот не спросился. Пойди, сними! Какой же ты, ей-Богу, шебаршной! Что да почему? Да отчего? Правда, Марья говорит... Стой, она и тебе кое-что послала!
- Это еще зачем? - удивился я.
- Пусть, говорит, ученый выпьет! - засмеялся он. - Нет, она баба ничего, ты зря про нее такого крайнего мнения. Пусть и ученый. Ах, дьявол! Ну ладно, сейчас... - и он вынул из кармана пол-литра.
- Да подожди, Иван, - сказал я (мне показалось, что дверь ванной скрипнула), - вдруг Маша...
И тут мы увидели ее. Она только что проснулась и стояла рассолодевшая, теплая, растрепанная, Копнев было осекся, но сейчас же успокоился и засиял.
- А, Машенька! - закричал он. - А ну-ка, разрешите вас... - он вскочил, схватил ее за руку и потащил.
- Да стой, Иван! Куда ты? Что ты? - говорила она, упираясь.
- Маша, Маша, душа ты наша, садись с нами, раскрасавица ты моя! - он чуть не плакал от умиления. - Вот тебе малокалиберная - пей с ученым!
А как это он с черненькой? Он шагает, а она его под ручку и "тю-тю-тю!" Ну покажи же! Все свои! он не обидится!
Маша пригубила и схватилась за горло.
- Ой, как огонь! Это же чистый спирт, где ты достал его, Ваня? Да, я вечером проходила, видела, лежат там возле цейхгауза два ящика... неужели...
Копнев обнял ее и чмокнул в щеку.
- Вот кого я люблю! Ее! У ти, моя лелесая, у ти, моя!..
Маша отодвинулась.
- Ну не лезь, пожалуйста! Несет как из бочки! Небось, опять у той, кобылы...
- У ти, мой утеночек! Рассердилась, смотри как губки дрожат! Где я был, там меня, Машенька, нет, а тебя это...
- И-ди, и-ди! Бессовестный! Ишь ты подлый какой, что выдумал! - Она встала и выплеснула ему мензурку под халат. - Слышишь, не подходи, а то я сейчас...
И уж из коридора крикнула:
- И с этого часа все наши с тобой разговоры пустые!
Она ушла, а он поглядел на меня и горестно сказал:
- Вот ведь какие мы, мужики, а? И за чего? За рюмку водки! Это же уму непостижимо! - и налил себе и мне по полной. - А ну, давай!
Но когда я проснулся среди ночи, они уже помирились, ворковали и стонали, как голуби. Помню, проходя мимо ванной, я еще подумал: "Ну, от Машки что-нибудь добиться, это раз плюнуть!" А когда я минут через двадцать шел обратно, они уже сговаривались снова.
- Но поклянись мне святой иконой, Ваня, что ты никогда, никогда больше.
1 2 3 4 5 6 7