Отовсюду слышалась какофония звонкого стука копыт по булыжнику мостовой. К этой какофонии примешивались крики регулировщиков, звон гонга конки и скрежет колес о рельсы. Стоял треск и стук бесчисленного множества карет, телег, повозок и подвод.
На пересечении Бродвея и Принс-стрит он увидел омнибус, на дверях которого был написан традиционный сценический ландшафт. В те времена конки и омнибусы были, пожалуй, самыми распространенными видами транспорта. Но именно эта карета, казалось, светилась в сумраке улицы. Пассажиры омнибуса были почти исключительно старики, все, как один, в черных, наглухо застегнутых пальто и высоких шляпах. Карета дергалась в такт лихорадочному движению, то трогаясь, то снова останавливаясь, и головы престарелых пассажиров дергались в том же ритме.
Вокруг царила обычная нью-йоркская неразбериха — крики и ругань. Какой-то полицейский вышел на середину улицы, чтобы освободить сцепившиеся между собой повозки. Старики в омнибусе, казалось, не замечали перипетий своей поездки. Они, на первый взгляд, были погружены в себя, не обращая внимание на шум, суету, да и на сам город, по которому ехали.
В дальнейшем своем рассказе я постараюсь передать то, что непосредственно переживал Пембертон, поэтому перейду на настоящее время в изложении событий. Вы, конечно, понимаете, что это восприятие было сначала профильтровано сознанием доктора Гримшоу, а потом моим, к тому же прошло уже много лет; но… я все же попробую. Мартина едва не сбивают с ног в толпе пешеходов. Люди скапливаются огромными толпами на перекрестках и, выждав удобный момент, бросаются вперед и обильными потоками растекаются по улицам. Мартин в последний момент, чтобы устоять на ногах, хватается за фонарный столб. В этот момент вспышка молнии освещает огромные окна отделанного металлом исполинского фасада какого-то склада на другой стороне улицы. Затем раздается удар грома. Лошади испуганно храпят и бьют копытами, все бегут искать укрытия, видя первые падающие на землю капли дождя. Мартин слышит, как лихорадочно трепещут крылья голубей, описывающих круги около высоких крыш. Рядом мальчишка-газетчик звонко выкрикивает заголовки. Тут около Мартина оказывается ветеран армии северян с цинковой кружкой для сбора подаяний. На ветеране надеты немыслимые обноски его старого мундира.
Быстро пересекши улицу, Мартин идет следом за омнибусом. Мысленно он спрашивает себя, что такого необычного увидел он в одном из стариков, что отвлекся от своих насущных дел. Он бросает еще один взгляд на пассажиров, сидящих в погруженной во тьму карете. С полей шляпы Мартина стекает пелена дождевой воды. Все видится ему как сквозь полупрозрачную занавеску. Но главное он замечает: эти люди не просто старые, они, кроме всего прочего, и больны. Черты их лиц заострены, их покрывает смертельная бледность. Точно так же выглядел его отец, прикованный в последние свои дни к одру болезни. Как все это было ему знакомо! Старики или люди, которых преждевременно состарила болезнь. Но это еще не все. Эти призраки, казалось, не видели вокруг себя ничего, мир не интересовал их. Может быть, едет похоронная процессия, но почему тогда карета не затянута траурным крепом? У Мартина появляется странное ощущение, что если эти старики и оплакивают кого-то, то эти кто-то — они сами.
Быстро стемнело, но дождь продолжается с прежней силой. Все труднее становится разглядеть что-то за стеклами окон. Он не хочет бежать следом за ними, и не потому, что это трудно, нет, он легко мог бы и перегнать омнибус, но… Мартин опасается, что старики могут узнать его, хотя где-то в глубине души убежден: они все равно не увидят его… они будут смотреть сквозь него, словно его и не существует. Он для них — невидим.
Там, где после поворота Бродвей продолжается Десятой улицей, движение становится меньше и омнибус со стариками набирает скорость. Теперь Мартину, чтобы не отстать, приходится бежать. Напротив церкви Грейс-черч лошади переходят на рысь. Мартин понимает, что еще немного — и омнибус вырвется на широкий простор Юнион-сквер, и тогда он безнадежно отстанет, проиграв гонку. Догнав карету, Мартин хватается за поручни и вспрыгивает на подножку. С головы его слетает шляпа. Небо отсвечивает зловещим зеленоватым светом. Дождь льет как из ведра. Юнион-сквер видна как в тумане — конная статуя, несколько деревьев и кучки людей, застигнутых внезапной бурей. Неохотно, охваченный страхом, задержав дыхание, изо всех сил вглядывается Мартин в заднее стекло омнибуса… он не видит ничего, кроме сидящих внутри стариков-призраков… спина одного из них кажется ему поразительно знакомой, где-то он уже видел этот характерный наклон плеч — это же плечи его отца… над плечами иссохшая шея с неизменной жировой шишкой — незабвенная шея Огастаса, которая с детства вызывала у Мартина дрожь отвращения.
Через секунду Мартин падает на колени на мостовую. В этот момент кони, которые на миг падения почти остановились, вновь пускаются вскачь, словно кучер специально решил встряхнуть экипаж, чтобы сбросить с него молодого Пембертона. Он слышит, как кто-то громко кричит и успевает встать на ноги как раз вовремя, чтобы убраться из-под копыт лошади. Шатаясь, бредет Мартин к тротуару, из носа течет кровь, кожа с рук содрана, одежда его испачкана и порвана, но он не замечает ничего вокруг себя. С безмерной тоской смотрит он вслед удаляющемуся омнибусу и шепчет: «Отец! Отец!» Вся невостребованная в свое время любовь вспыхнула в нем в эти минуты прозрения и веры.
— Отец! Отец! — слабым тенорком закончил свой рассказ доктор Гримшоу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90