- Наше вам! Как у вас: водопровод действует?
- Да, спасибо.
- Уборная действует?
- Да.
- Хочу убедиться.
Вошел в уборную, заперся и заснул. Разбудили его, вышел:
- Вы меня, конечно, простите. Выпил в честь Надежды Алексеевны с сыночком. Похмелиться бы, Получив нужную сумму, он отбыл.
Звонил дедушка:
- Алло, Костя! Как ты себя чувствуешь в роли отца?
- Чудно.
- Ничего, бодрись, мальчик. Я тоже в первый раз стал прадедушкой. Ничего не поделаешь... Роза целует. Мы приедем. На работе всю эту неделю Костя почти ничего не делал. У него что-то спросили, и он, по привычке, ответил:
- Четыре. Пятьдесят семь.
А вообще, ему казалось, что это все - не по-настоящему, что он только играет в отца...
Но когда в приемной больницы навстречу ему шагнула настоящая Надюша, только очень бледная и тоненькая, с огромными обведенными глазами, а рядом с ней - нянечка с голубым свертком, только тогда он понял, что все настоящее...
- Надюша, родная! - Он поцеловал ее в щеку, в губы - не посмел.
- Папаша, примите ребенка, - сказала нянька. Костя взял сверток неловкими, разучившимися руками. Надюша улыбнулась:
- Поцелуй и его.
Он отвернул край одеяла. Там было что-то оранжевое, пушистое, как абрикос. Не сразу он понял, что сын спит, что глазки прикрыты лиловатыми, подпухшими веками, а на этих веках - трогательные, беленькие, растопыренные реснички. Какое-то обилие уменьшительных...
- Здравствуй, - сказал он и поцеловал сына в лобик. Его потрясла нежность кожи: он поцеловал крыло бабочки...
Так они двинулись вперед все трое: семья.
- Милая моя! Это было очень страшно?
- Не очень, - ответила Надюша.
* * *
Когда Леонилла Илларионовна, прощаясь, благословила ее поцелуем в лоб и тяжелая, высокая дверь приемного покоя захлопнулась за нею, Надя оробела. Это была мясорубка, равнодушно глотающая живой, боящийся, страдающий человеческий материал. Отсюда не было хода назад: ход был только вперед, и она сделала шаг вперед и вошла.
За столом сидела очень опрятная, немолодая сестра в крахмальной белой повязке. Она что-то писала и любезно сказала: "Садитесь".
Надя села на краешек клеенчатой койки. На стене висели плакаты: различные виды родовых осложнений, неправильных положений плода. Самое неприятное было лицевое: ребенок, неестественно загнув голову, выставлял вперед лобастое личико с закрытыми глазами...
- Первые роды? - спросила сестра.
- Вторые.
- Аборты? Выкидыши?
- Не было. Сестра записывала.
- Осложнения во время беременности? Рвоты? Отеки?
- Ничего не было.
- Венерические болезни?
- Нет, конечно.
("Наличие венерических заболеваний отрицает", - вслух записала сестра.)
- Какие инфекционные болезни перенесли?
Надя молчала, прислушиваясь к себе изнутри. Опять схватка. Ее подняло на девятом валу боли и медленно отпустило. Сестра не торопила ее.
- Инфекционные болезни?
- Корь... Скарлатина... кажется, ветряная оспа... не помню.
- Дизентерией не страдали?
- Не помню. Кажется, нет. Нельзя ли поскорее - мне очень худо.
- Все идет нормально, - сказала сестра, - все по порядку. "Корь, скарлатина..." - записывала она.
- Разденьтесь. Ложитесь. Так. Свободнее дышите, свободнее... Так. Все нормально. Когда начались схватки?
- Два часа назад или около того... Собственно...
- Рассчитывайте на двадцать часов. Первые роды?
- Вторые.
- Рассчитывайте на десять часов. Бодрее, больная! Одевайтесь. Вот ваше белье.
Было холодно. Надя надела короткую и широкую рубашку, очень чистую и влажную на ощупь, и завязала у ворота грубые тесемки. Кроме рубашки ей дали выношенный байковый халат мышино-сиреневого цвета. И на рубашке и на халате были большие черные штемпеля. Ноги она погрузила в огромные, стоптанные, непарные тапочки. Одна черная, другая коричневая.
"Все", - подумалось ей. Со вступлением в эти тапочки кончилась всякая самостоя-тельность. Больше от нее ничего не зависело.
Нет, тот, первый раз было не так страшно. Она рожала в бомбоубежище, при керосиновой лампе. Кругом падали бомбы, а страшно не было. Здесь - куда страшнее. Наверное, потому, что очень светло и все белое. Белые стены, белые шкафы, белый безжалостный свет.
- Идемте, мамаша, - сказала сестра.
Опять схватка, на этот раз сильнее. Надя изогнулась, закусив губы и постанывая. Сестра ждала, спокойно, равнодушно. Потом повторила тем же тоном:
- Идемте, мамаша. Они вышли в коридор.
- Посидите здесь, - сказала сестра и ушла.
Надя села на белый деревянный диван. Она вцепилась в свои колени и раскачивалась - так было легче терпеть. Схватки шли все чаще, одна задругой, как будто само время распухло и пульсирует.
Невозможно. Невозможно. Невозможно больше терпеть. Сестра не возвращалась. Казалось, когда она вернется, все станет на свои места: ее куда-то уложат, помогут.
Мимо прошла женщина в халате, неся какую-то медицинскую галантерею. Надя обратилась к ней:
- Простите, я здесь сижу уже давно...
- Когда родила? - строго спросила женщина.
- Я еще не родила...
- Чего ж тогда по коридорам ходишь? Не положено.
- Меня посадили тут и оставили.
- Посадили, так и сиди. Раз не родила, сейчас положат. В предродилку или в родилку, как полагается. Не забудут, не бойся.
- Я не боюсь, - сказала Надя. Женщина ушла.
Мимо прошли две молодые, миловидные сестрички, оживленно беседуя.
- И костюмчик себе справила, и пальто габардин. Видела? На свадьбу приглашает. Приходите, говорит, девочки, - сказала черненькая, повыше.
- Ты в капроновом пойдешь? - спросила другая, розовая. Такие миленькие девушки... Наверно, они ей помогут. Не может быть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79