Он - за аборт, а я - за мальчика. Ужас как хотела мальчика воспитывать. Согласился, но без удовольствия: тебе же, говорит, хуже. Ношу и ношу, только не вышло мальчика, а родились девочки-близнятки, Нюра и Шура, ну такие беленькие, как две бабочки. А он мрачный-премрачный ходит, все чаще за воротник закладывать стал. На мальчика-то он в крайнем случае согласен, а тут девки, и целых две. Обидно ему, это я понимаю. Стала я их воспитывать, а он попивать уже в систему. Девочки слабенькие, молока у меня мало, покупала у соседки через парадное, тоже кормящая. Дорогое оно, грудное. Сейчас матери сплошь безмолочные, редко у кого излишки. А денег не напасешься: ему на водку и им на молоко. Однако терплю. Сильно любила. Колечко продала с камушком, еще матери покойницы. Интеллигентность всякую пришлось бросить - времени нет. Взяла сверх декретного за свой счет, до года теперь дают, только я до года не дождалась, вышла на работу. Девочек - в ясли. А они у меня нежные, чуть что - хворают. Три дня на больничном по уходу, а там обратно за свой счет. Начальство хмурится: разве это работница? Вася что получит, то и пропьет, а я крутись-вертись на свою зарплату. Стал он меня поколачивать, когда выпивши. Сначала понемногу, а потом - смертным боем, сами видели. И это не первый раз. Только те разы сердце не болело.
- Люся, - сказала я, - а ведь за такие вещи его надо призвать к ответу. Судить за нанесение телесных повреждений. Хотите, мы вам справку дадим?
- А мне-то что с того, если его засудят, посадят?
- На вашем месте я бы с ним развелась, платил бы вам алименты на девочек. И на квартиру вы имеете право, вам всегда присудят. Я тоже разведенная и очень даже хорошо живу. Сама себе хозяйка.
- Легко сказать, разведись. Люблю его - вот в чем вопрос. Перелюблю разведусь, честное слово. Спасибо вам, Кира Петровна. Поделилась, описала вам свое горе - все легче.
- Вот и хорошо. Лежите спокойно, принимайте лекарства, на днях мы вас в палату переведем. С девочками-то у вас кто?
- На круглосуточной, а по выходным соседка обещалась брать. Она у меня хорошая, заботливая, не зверь какой-то. Через площадку.
- Вот, а вы говорите, хороших людей мало.
- Зря сказала. Есть они, хорошие.
- Главное сейчас - лечиться, выздоравливать. Я к вам еще зайду, ладно?
- Не беспокойтесь. А, пожалуй, зайдите, мне при вас вроде бы легче. Смешно, а?
5
Все это вспоминаю как сквозь сон или дымку. Как будто другой человек это был, не я.
"Мне при вас вроде бы легче". Дорогие слова! Очень я их любила слышать. И многие больные мне их говорили. Любили меня больные.
Да и товарищи по работе тоже любили. Не все, конечно. Коллектив почти сплошь женский. А это чаще всего - обиды, недоразумения, зависть, ревность. Борьба самолюбий. Болезненная жажда справедливости. Странным образом все это совмещается с самоотверженной работой. До упаду, до нервного срыва. Не считались со временем; если надо, дежурили несколько ночей подряд. Ворчали, препирались, падали с ног, но дежурили.
Феминизированные профессии - это чаще всего невыгодные, изнуряющие, непрестижные. Учителя, врачи - почти сплошь женщины. А те, в оранжевых робах, ворочающие шпалы и рельсы на путях, - мужчина-руководитель стоит покрикивает... А домашний труд - отупляющий, неизбывный... Работа, дом, вечная нехватка времени - скольких женщин они надломили, преждевременно состарили! Впрочем, не всех.
Лично я тогда выглядела неплохо. Не сломили меня ни канитель с Борисом, ни дежурства, ни бессонные ночи. Крепкая. Говорили, красивая. Многие мне завидовали (об этом странно вспоминать - теперь). Старалась не выделяться, быть как все. Не получалось.
Близких подруг на работе у меня не было. Да и вообще не было близких подруг. На дружбу нужно время, а его не хватало. Больница, дом, опять больница...
Второе женское терапевтическое отделение, которым я заведовала, занимало половину второго этажа. Здание - старое, построено в начале прошлого века, с размахом. Высоченные палаты, колонны, закругленные сверху окна. Разумеется, все это со временем пришло в убожество, повсюду ржавые подтеки, шелуха штукатурки... Все равно я любила (до сих пор люблю) это здание. Похоже на красивого, породистого старика, в морщинах, но с ясными глазами, ясным умом. Высокие окна выходят в дремучий сад с давно умолкнувшим фонтаном посредине. Серое каменное ложе фонтана. Скачут по нему воробьи, при дожде - лягушки. Между деревьями - мраморные статуи, посеревшие от времени. У многих не хватает носов, рук, почти у всех пальцев. "Филиал нашей травматологии", - шутят коллеги-врачи. Узловатые, старые липы. В узлах, ежами, - грачиные гнезда. Какой галдеж поднимали грачи, когда наступала весна!
А по дорожкам ходили больные, выздоравливающие. Одеты кто как - кто в больничном, кто в своем, домашнем. Из-под пальто - пижамные штаны, а то и кальсоны с завязками. А лица чудесные, с выражением надежды и недоумения: неужели хожу? Значит, жив, жива?
Одеть бы их как-нибудь попригляднее... Но нет, Главный за это бороться не будет. Средства больнице горсовет отпускает скупо. На всякие сборы, слеты - сколько угодно, на внешний вид - ни в какую.
А ведь хотелось мне, чтобы в больнице было красиво. Член профкома, я за это отчасти отвечала. Мерещились кремовые шторы (как у Турбиных в романе Булгакова), мягкие кресла в комнате отдыха, ласкающие глаз картины... Уют ведь тоже лечит! "Фантазерка вы, Кира Петровна!" - отвечал Главный, когда я с этим к нему приставала. Относился он ко мне неплохо, ручку целовал, ценил как врача. Все это - пока не доходило дело до сметы. Тут он был тверд как кремень.
Смешно сказать: сослуживцы в разговорах по душам "о жизни" всерьез прочили меня за Главного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48