Ишь, орясина, как тебя вымахало! Мослов одних, мослов сколько.
Повозились, укутались, затихли.
- А что ж у меня второе место пропадает? - спросила Лида и вопросительно взглянула на Чехардина. - Хотите?
- Нет, спасибо, я почти не чувствую холода.
- А вы? - обернулась она к Скворцову, подняв на него свои серые скорбные глаза.
Черт, что за глаза! Опять она показалась ему не так уж дурна.
- Ну как я могу отказаться? - фатовски ответил Скворцов. - Желание дамы - закон.
Она даже внимания не обратила, спокойно потеснилась, давая ему место, и сцепила края чехла перед грудью узкой, побелевшей на сгибах рукой.
- Ребята, я жрать хочу, - заявил Теткин. - Такая закономерность, что в воздухе я всегда жрать хочу.
- Если бы только в воздухе, - сказал Скворцов.
- Нет, серьезно. Только взлетишь - так и разбирает. Надо было в дорогу жратвы купить.
- Что же не купил? Тут вот запасливые люди со своей колбасой летят.
- Психологически не могу. Когда плотно наемся, не могу жратву покупать. А вчера как раз зашел в сашисечную...
- Куда? - спросила Лида Ромнич.
- В сашисечную, - невинно повторил Теткин.
- А ну-ка по буквам, - предложил Скворцов.
- Сергей, Александр, Шура...
Все засмеялись.
- Вы напрасно смеетесь, - подал голос генерал Сиверс, - это особое заболевание: органическая безграмотность. У меня двоюродный брат тем же хворал. Цивилизованный человек, инженер-путеец, а до самой смерти писал "парабула".
- Теткин, а как пишется "парабола"? - бессердечно спросил Скворцов.
- А ну вас к черту. Не обязан я вам тут кандидатский минимум сдавать.
Солнце постепенно переместилось и било теперь в правые окошки вместо левых. Чехардин курил, глядя на облака. Генерал Сиверс по-прежнему четко спал, прислонясь к стене. Скворцов начинал согреваться и размышлял о тысяче дел, ожидающих его в Лихаревке. Справа от себя он слегка чувствовал худое, со слабой косточкой, плечо Лиды Ромнич, но не думал ни об этом плече, ни о ней самой.
Он представлял себе Лихаревку, обжитую за эти годы, как второй дом, деловую свободу командировки, каменную офицерскую гостиницу (прошлый раз не было мест, пришлось жить в деревянной)... "А как прилетим, - думал он, - сегодня же непременно купаться". И он представил себе, как спустился по пыльной крутой тропинке вниз, к реке, в благословенную зеленую пойму, как разделся, затянул плавки, прыгнул... И сразу же обступила его в мыслях теплая блистающая вода, и он резал ее, отталкивая от себя ногами, чувствуя, как он споро плывет, как он бесконечно, ликующе, по-дурацки здоров, каждым мускулом, каждым пальцем, каждым ногтем здоров... А вечером - пульку. Ребята, кажется, подобрались ничего, и Теткин - для смеху, и вообще хорошо - в Лихаревку. Самолет поревывает, поныривает, а он. Скворцов, летит туда, в Лихаревку, - легкий, бодрый, ничего лишнего; в чемоданчике - эспандер, трусы и бритва, а главное, здоров. Это хорошо: потребует жизнь, любые обстоятельства - пожалуйста, я тут, здоров.
А еще он думал, что многие будут ему там рады, и среди многих - Сонечка Красникова...
3
Последний раз, как он был в Лихаревке, месяца полтора назад, стояла жестокая ранняя жара. Майор Красников праздновал присвоение очередного звания. Гости собрались в небольшой квартирке Красниковых - уютно, зажиточно, на диване подушки - болгарский крест. Жесткие тюлевые занавески не колыхались. Гости сидели за столом мокрые, разварные и даже водку, с трудом добытую у Ноя (Скворцов пустил в ход личное обаяние), глотали неохотно. Водка была теплая и желтая, как спитой чай. На тарелке, выпучив мертвые глаза, лежала селедка, лилово окольцованная луком. Напротив Скворцова сидел совсем разомлевший капитан Курганов, а рядом с ним - его жена, смуглая, недоброглазая женщина с большим вырезом, косо спустившимся на одно плечо. Курганов, передернув шеей, выпил водки и только что занес вилку, чтобы закусить селедочкой с луком, как жена отчетливой и Злой скороговоркой сказала:
- Будешь есть лук - разверну к стене.
Рука с вилкой повисла в воздухе и послушно опустилась. "Экая стерва", подумал Скворцов. Слева от него сидела жена начальника отдела, Люда Шумаева, худая высокая блондинка с длинной шеей и озабоченными глазами.
- Людочка, отчего не пьешь? - спросил ее Скворцов.
- Жарко, душно. До чего мне здесь надоело, знал бы ты. Кажется, все бы отдала - уехать. Город, шум города я люблю... Театр, оперетку. Оперетку особенно. Я все арии из опереток прямо наизусть знаю. "Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?" - пропела она ему на ухо.
- Помню, - сказал Скворцов.
- Ты все смеешься, а мне не до смеху. Ну, посуди сам, что я здесь вижу? Рынок, магазин, кухня, дети... Я как заводная кукла - прикована к керосинке...
- А ты бы работать пошла.
- Куда? Здесь на каждое место по десять жен. Нет, уехать, только уехать.
- Ну что ж. Уехать тоже можно. Уговори Сергея...
- Он! Да разве он отсюда уедет? Это такой эгоист, до того в свою работу влюблен, просто ужас. Нет, послушай, почему это так выходит: ему все удовольствия - и днем и ночью...
Скворцов засмеялся и спросил:
- А тебе ночью разве нет удовольствия?
- Очень редко, - печально и просто ответила Люда.
Он поцеловал ей руку. С другого конца стола подполковник Шумаев, маленький человек с черными горячими глазами и бритым, слоновой кости черепом, крикнул ему:
- Что тебе, Пашка, жизнь надоела?
- Вот видишь, какой собственник, - вздохнула Люда.
Капитан Курганов опять робко потянулся к селедке: в эту минуту жена разговаривала с соседом. Скворцов услышал ее слова:
- От этой жары я становлюсь злая, как Муфистофель.
- Муфистофель, - повторил Скворцов.
- Это правда, - печально сказала Люда.
1 2 3 4 5 6 7 8