— Утра?
— По-моему, да.
— Не будь дурочкой, Мириам, — резко вмешивается старик. — Двадцать три получаса — это двадцать три с половиной минус двенадцать, то есть одиннадцать с половиной, и получаем одиннадцать тридцать вечера.
— Нет, нет, нет! — возбужденно кричит ребенок. — Наш учитель говорит, что из-за компьютеров теперь нельзя делить сутки пополам. Компьютеры не умеют считать по полсуток, поэтому двадцать три получаса — это двадцать три и еще полчаса.
— Патси! — негромко, но грозно произносит старик. — Если ты скажешь хоть слово в ближайшие десять минут, я тебе вышибу ровно половину зубов. Учительница огорченно вздыхает. Помолчав, она говорит:
— А как бы хорошо, если бы нам оставили наш полдень и по двенадцати часов до и после него. Но даже вокзальные часы теперь другие. Вместо круглого циферблата, где по краю видны все часы и минуты — и прошлое, и будущее, — мы получили квадратное табло, на котором нет ничего, кроме текущей минуты. Ноль восемь часов двадцать минут, потом хлоп — ноль восемь часов двадцать одна минута. Меня словно зажимают в тиски. Зажимают и в то же время пихают вперед. И я уверена, что компьютеры можно научить считать по двенадцати. Некоторые из них, я слышала, очень даже смышленые. Нет, ненавижу этот легонький щелчок, когда минута превращается в следующую.
— И я ненавижу, мой друг, — шепчет миссис Друг.
— Я тоже, мой друг. Помолчи, будь добра, — отзывается муж.
— Время и деньги! — говорит учительница, вновь вздыхая. — Столько всего исчезло разом: маленькие фартинги с птичками, толстые коричневые трехпенсовики, серебряные шестипенсовики, старые полупенсовики. Ты знаешь, Патси, что полупенсовики раньше были диаметром в целый дюйм, как нынешние двухпенсо-вики?
— А что такое дюйм? — спрашивает ребенок.
—Два целых запятая пять три девять восемь сантиметра. А старые пенсы были прелестными увесистыми медяками по двести сорок штук на фунт, мы таких больше не увидим, там была изображена сама Британия в просторе морском, да еще маленький военный корабль и Эддистонский маяк. А знаешь, ведь эта Британия действительно жила на свете. Это мало кому известно. Ее скопировали с… ну, с подружки «веселого монарха», только не Нелл Гвин («Веселый монарх» — прозвище британского короля Карла II; Нелл Гвин — его фаворитка.). Очень много нашей истории умещалось на старых пенсах! Они сами были историей! Даже в шестидесятые еще встречались монеты с молодой королевой Викторией, а уж старая королева попадалась так часто, что на нее и внимания не обращали. Ты только подумай! Каждый раз, расплачиваясь за покупки, мы брали в руки монеты, которые, может быть, бренчали в карманах у Чарльза Диккенса, доктора-отравителя Причарда (Эдвард Уильям Причард— врач из Глазго, осужденный в 1865 г. за убийство жены и тещи) и Изамбарда Кингдома Брюнеля (английский инженер, проектировщик мостов и железных дорог).
— Вам, может быть, интересно будет знать, мадам, — замечает мистер Друг, — что если вычесть из веса пенса, существовавшего до перехода на десятичную систем>, вес нынешнего пенса, то этого количества меди хватит, чтобы изготовить электрические цепи для девятисот семидесяти трех карманных телевизоров.
— Но БЫЛО ЛИ ЭТО СДЕЛАНО? — кричит старик с такой яростью, что все удивленно на него смотрят.
— Простите, не вполне вас понял, — говорит мистер Друг.
— Медь! — гневно отвечает старик. — Медь, которая высвободилась, когда монеты стали меньше, НЕ БЫЛА ИЗРАСХОДОВАНА на дешевые телевизоры для масс! Она пошла на электрические цепи для противоракетной системы, которая обошлась британскому налогоплательщику в сто восемьдесят три МИЛЛИАРДА фунтов и устарела за два года до ввода в действие!
— У меня нет желания вступать с вами в политические споры, сэр, — говорит мистер Друг и вновь поворачивает голову к окну. Старик фыркает и углубляется в свою газету.
Женщины смущены наступившим неловким молчанием. Мать посылает Патси в буфет купить на полученную монетку шоколадный бисквит, и тогда учительница вполголоса спрашивает ее, какого пола ее ребенок. Мать также вполголоса объясняет, что в наши дни слишком много внимания уделяется полу и половой жизни, что ее мать никогда не говорила с ней на эти темы и что Патси сделает свой собственный выбор, когда вырастет. Учительница одобрительно кивает, но замечает, что, по ее опыту, дети бывают благодарны родителям за некоторое руководство. Мать не соглашается; говорит, что родители должны только научить ребенка хорошо себя вести; что, по крайней мере, Патси не станет одной из этих жутких феминисток — или пижонистым парнем.
— Котофеем, — неожиданно произносит старик.
— А что это такое, папа? — спрашивает дочь.
— Пижоны были в сороковые годы, — объясняет он. — Битники — в пятидесятые. Хиппи — в шестидесятые. Рокеры — в семидесятые. Панки — в восьмидесятые. А теперь они называют друг друга котофеями.
— Правда? — удивляется учительница. — Как только молодые люди друг друга не называли. Чуваки, хипари, бритоголовые, братки, сестрички, металлисты, рэйверы — я в какой-то момент махнула рукой и называю их «молодежь». В криминальной хронике они всегда идут как юнцы и подростки.
— Правильно! — вмешивается мистер Друг и хочет что-то добавить, но вновь вслед за мелодичной трелью раздается ровный дружелюбный голос.
— Добрый день, добрые люди. Говорит капитан Роджерс. Мы движемся с очень хорошей скоростью. Слева мелькают засаженные деревьями шлаковые отвалы пригородов Донлона, справа — соевые поля корпорации «Британский джем — Голливог». К сожалению, только что полученная информация с фондовой биржи вынуждает нас повысить стоимость кофе до двух фунтов сорока пенсов за чашку… — в этом месте возмущенные возгласы пассажиров на несколько секунд заглушают голос машиниста.
1 2 3 4 5 6 7