Я предлагаю поставить вопрос перед отделом кадров о дальнейшем пребывании Егорышева в управлении.— Ну, это уж вы слишком, — недовольно поморщился парторг Федоров, который сидел все время, опустив голову и вертя в руках карандаш. — — То, что случилось, конечно, неприятно, но ничего такого раньше с Егорышевым не случалось. Я предлагаю объявить ему выговор и покончить на этом.Федорова поддержали Степанов и Абрамцева.— Да разве дело в административном взыскали? — укоризненно сказал Лебедянский. — Мы собрались здесь, чтобы поговорить по душам, как близкие друзья. Большая неприятность случилась с Егорышевым. Ему сейчас тяжело. Зачем же мы будем еще ему портить личное дело этим выговором? Я убежден, что он и так все понял. Он, конечно, понял, что мы все стремимся не наказать его, а просто понять и, может быть, поддержать. Никаких выговоров объявлять мы не будем. Пусть товарищ Егорышев хорошенько подумает о том, что он здесь услышал, вот и все. Вскоре я хочу поручить ему важную работу. Надеюсь, он выполнит эту работу так, что нам больше не придется обвинять его в безразличии к коллективу. Что касается семейных дел, то я надеюсь, что товарищ Егорышев решит их в полном соответствии с нашей чистой и гуманной коммунистической моралью.— Правильно! — облегченно сказал Долгов, и все сразу задвигались и заговорили вполголоса.— Может быть, вы что-нибудь пожелаете сказать, Степан Григорьевич? — ласково обратился к Егорышеву Лебедянский.Егорышев встал. Он успокоился, ему только по-прежнему было холодно и хотелось пить.— Я насчет отпуска, — кашлянув, сказал он. — Вы обещали на собрании разобрать мое заявление.— Это все, что вас сейчас интересует? После всего, что произошло? — спросил Лебедянский в наступившей тишине.Егорышев не ответил.Евгений Борисович нахмурился и сложил в папку листочки протокола.— Можете расходиться, товарищи, — сказал он и скрылся в своем кабинете.Егорышев направился к двери.— Вам, голубчик, повезло, — сказал инженер Кудрявцев. — Был бы на месте Лебедянского Коркин, начальник управления, от вас бы только перья полетели. Он в вопросах морали зверь! А Евгений Борисович душа человек. Либерал!В коридоре Егорышева остановил парторг Федоров. Это был молчаливый человек с наголо остриженной головой и тихим голосом. До войны он был лесничим, но простудился во время наводнения, заболел туберкулезом и вынужден был навсегда расстаться с лесом. Наверно, он так же, как Егорышев, тосковал о своих зеленых питомцах и тяготился скучной работой в управлении.— Зачем тебе так срочно отпуск понадобился? — спросил Федоров. — Ты в заявлении пишешь, что уезжать собрался?— Да, в Красноярский край, — ответил Егорышев. — Если мне не дадут отпуск, я должен буду уйти с работы. Я ничего не могу сделать…— А зачем тебе в Красноярский край? Егорышев пожал плечами.— Ладно, — сказал Федоров, внимательно посмотрев на него. — Это, в общем, твое дело. Ты у Долгова сейчас живешь? Ну, до завтра…Егорышев был уверен, что ему придется взять расчет, но, когда на другой день пришел к Лебедянскому с заявлением об уходе, тот хмуро взглянул на него и сказал, что появилась возможность предоставить ему отпуск, так как Долгов изъявил желание уступить ему свою очередь, а также выполнить ту работу, которую Лебедянский намеревался поручить Егорышеву.— Спасибо, — ответил Егорышев.— Я бы на вашем месте все-таки предварительно туда написал, — посоветовал заведующий отделом. — Вдруг вашего приятеля там нет?— Может быть, я напишу, — сказал Егорышев. Он сказал это из вежливости. На самом деле писать он не собирался. Он хорошо понимал, что переписка с адресным столом займет уйму времени и, скорее всего, ни к чему не приведет.Время терять он не мог. Каждый лишний день был для Наташи мукой. Егорышев знал Наташу и знал, что она сама не предпримет никаких шагов для того, чтобы найти Матвея. Она считает, что, связав свою жизнь с Егорышевым, она не имеет права на такие поиски.Он вспомнил Таню и подумал, что, должно быть, он и Наташа оба относятся к людям, которые сами придумывают для себя трудности…Купив билет, Егорышев заехал домой за вещами. Он нарочно заехал днем, чтобы не встретиться с Наташей. Он не хотел и не мог ей ничего объяснять.Он сложил в чемодан пару белья, рубашку, свитер и, подумав, взял кирзовые сапоги, в которых ездил девять лет назад на практику. В Красноярске кирзовые сапоги могли ему пригодиться.Егорышев приехал на вокзал рано, выпил у буфетной стойки кружку пива, внес в вагон вещи и стал, томясь, прохаживаться по перрону. За десять минут до отправления поезда он вдруг осознал, что собирается уехать, не простившись с Наташей, и бросился к будке телефона-автомата. Как назло, монета провалилась, он снова и снова опускал ее в черную щель, чувствуя, как уходят драгоценные минуты… Наконец раздался гудок, и знакомый, родной голос произнес:— Алло!Егорышев молчал, изо всех сил прижимая трубку к уху. Ему так много нужно было сказать Наташе, что он не мог произнести ни слова.— Алло! — с беспокойством сказала Наташа. — Это ты, Степан? Почему ты все время молчишь? Ты только не бросай трубку, Степан, мне нужно тебе кое-что сказать… Вот… Все и забыла сразу… Да… знаешь, вчера мне показалось, что ты пришел, я даже выбежала на лестницу, но тебя не было… Видишь, у меня уже начались галлюцинации… Ты слышишь меня, Степан?— Слышу! — тихо ответил Егорышев.— Наконец-то! — обрадовалась Наташа. — Наконец-то ты со мной заговорил! Зачем ты ушел, Степан? Где ты мыкаешься, мой бедный? Вчера вечером, после того как мне показалось, что ты приходил, я оделась и поехала на дачу к Долгову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47