Кстати, вздумай я рассказывать о молодых годах Урбана, мне пришлось бы смотреть в оба, чтобы не переусердствовать в пылу праведного негодования: Ага, каналья, прищучили мы тебя! Не прищучили мы его, не ухватили - эта фраза имеет теперь фатально двойственный смысл. Мы вообще ни разу его не прищучили, он всегда уходил от нашего приговора, а вот в Ренату вцепился мертвой хваткой и больше ее не выпустил, она еще толком не разобралась, чего хочет и хочет ли вообще, от него, вместе с ним, а уже вдруг успела сказать "да". Сама не знаю как, сказала она мне, мы стояли на Брюле, в витринах выставили первые меха, мы стояли и смотрели на витрину, где нам спокойно могли бы продемонстрировать не дорогое меховое манто, а луну - эффект был бы тот же. Но ты ведь любишь его, беспомощно сказала я. А она обронила: Я вправду не знаю, - и выглядела ужасно усталой. Вообще-то Урбану делает честь, что он выбрал себе эту незаметную, однако же чуткую и преданную девушку, не способную никому причинить зло.
Так, говорит врач в свинцовом фартуке - сейчас, когда он стоит возле самой ее головы, ей видно, что он немолод, седые волосы подстрижены коротеньким ежиком и придают ему моложавый вид, он загорелый, лето все ж таки, легко представить, как он на парусной яхте скользит по озеру, озер-то здесь великое множество; две глубокие складки бегут от крыльев носа к уголкам рта, но они ему даже к лицу, - та-ак, говорит он. На сегодня всё. Он помогает ей перебраться на койку, прощается, даже поклон отвешивает, званый прием окончен. Сейчас вам действительно нехорошо, говорит он напоследок, но это не навсегда. Лекарства есть, и мы наверняка их найдем.
Совсем не эти фразы она хочет услышать и в состоянии выдержать, как же он не понимает! Что значит "нехорошо", что значит "не навсегда"? Они всегда много говорят, когда день выдается долгий, замечает сестра Маргот, но ведь неприятное ощущение в области желудка испытывает не она, и это ощущение отступает очень медленно, приемничек и тот не помогает, время старинной музыки еще не пришло, под вечер, когда у больных поднимается температура, все станции передают так называемые "информационные программы", которых она боится как чумы и которые после первых же обрывочных фраз, большей частью жутковатых, поспешно выключает. Стало быть, где затонул паром, она до поры до времени выяснять не будет, как не будет выяснять и число погибших при наводнении, еще от нее требуют представить себе Вену, где идут переговоры о ракетах с атомными боеголовками, но она не может, все города, где происходят переговоры по каким-то безумным вопросам или какие-то встречи "на высшем уровне", оборачиваются для нее неживыми абстракциями, по которым, скажем, фиакры разъезжать никак не могут. И какая у нее температура, она тоже знать не хочет, не спрашивает и не протестует, когда сестра Маргот приходит с "жаропонижающим" уколом, которого, как им обеим известно, она не переносит. Ведь еще больше ослабеть она не может, постоянное вливание "питательной жидкости" через капельницу в вену должно принести результат, может быть, уже принесло, разве завотделением не обещал "восстановить" ее организм, так, может быть, это восстановление идет в ее клетках полным ходом, только она не замечает?
Восстанавливайте, стройте! - знакома ли ей эта песня, спрашиваю я у темноволосой женщины, она - кстати, я не знаю, в которой из многих реальностей, где я обретаюсь, на внутренней моей сцене или во внешнем мире, - снова сидит на краю моей койки и, как все врачи, старается скрыть тревогу, а владеет этим искусством не так хорошо, как завотделением или бледный долговязый старший врач, самый непроницаемый и безликий из всех моих докторов. Нет, Кора этой песни не знает и интереса к ней тоже не проявляет, она щупает мой лоб, считает пульс и говорит: Значит, опять! - но я ведь еще понятия не имею, что наутро ей снова предстоит меня усыплять, она боится и не может не сказать мне об этом, только завотделением ни в коем случае не должен заметить, что я уже все знаю, вообще-то поставить меня в известность - его задача, видимо, он где-то задержался. Неужели врачам никак не обойтись без этой табели о рангах - завотделением, старший врач, младший врач, неужели без этого нельзя? - спрашиваю я у нее и слышу в ответ короткий, рассеянный смешок. Но не могу удержаться и делюсь с нею проблемой, которая очень меня занимает: Возможно ли помыслить эту вот передрягу, в которую я угодила, как наказание? Кора приходит в ярость. За что?! возмущенно восклицает она. - Что это вы придумали?! - кричит Кора, и на моей внутренней сцене отдается гулкое эхо. Да, что я, собственно, придумала?
И что себе думает завотделением, столь очевидно стараясь подбирать слова помягче, чтобы сообщить ей о необходимости новой операции, судя по компьютерной томограмме, другого выхода нет, но теперь он совершенно точно знает, где расположен очаг, знает и как до него добраться, во время операции он может прикрепить перед собой компьютерный снимок и ориентироваться по нему, это же просто роскошь, вот какие слова он произносит. А она говорит "да", "да", только "да". Он огорчен, но принимает деловой вид и, уже на ходу, быстро накрывает ладонью ее руку и легонько пожимает, от этого у нее могут и слезы навернуться. Словом, как выражается сестра Маргот, "вся петрушка снова здорово".
Наконец-то мне вспоминается слово, метко характеризующее нынешнюю ситуацию, думаю я. Я отравлена. И нуждаюсь в дезинтоксикации, очищении, чистилище. Эврика! Удивительно, что это открытие пришло так поздно. И оказалось таким мучительным. Мучительнее самого отравления. Заражение наверняка состоялось давно, инкубационный период, продолжавшийся не один десяток лет, закончился, теперь начинается исцеление - как тяжелая болезнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39