Еще много времени в запасе.
Первое: что я сейчас думаю?
Ты день и ночь думаешь о том, как бы тебе вырваться отсюда и что никто тебя здесь не удержит.
Второе: что из меня выйдет?
И это ты желаешь услышать от меня, с горечью говорит он. Да вдобавок и вопрос неправильно поставила. Тебе следовало спросить так: что должно из меня выйти? Иначе я знал бы ответ.
И третье, говорит Криста Т. Что нужно человеку?
Цель, отвечает он, наконец-то убежденный.
Ты сам виноват, такие испытания никогда не дают однозначного ответа, и ты это тоже знал. Солнце уже село, а еще ничего не решено. Учти это.
Так я и знал, говорит человек подле нее. Она слышит, как он поднимается с земли.
Останься, просит она. Останься.
Выбирать всегда должна она, здесь ли, в другом ли месте.
Но обещать, говорит она, обещать я тебе при всем желании ничего не могу.
Так или приблизительно так. В этом году или в следующем. С тем или с другим. Летний роман, — вот как она назовет это потом в разговоре со мной. Лето тянулось не слишком долго, но и не промелькнуло слишком быстро, любовь была не слишком тяжелая и не слишком легкая, соседняя деревня или другой населенный пункт не слишком далеко и не слишком близко. Дорога вокруг деревни еще привычная и уже чужая. Сама же она знакома себе до отвращения и незнакома до боли.
Через это она должна была пройти, мне так хочется. Она должна была узнать, что положено, и уйти. Трудно передать.
Она переехала в город и долгое время оставалась одна.
К своему великому изумлению, я вижу, что мне надо объяснить и то и другое, как ни понятно казалось мне все это в свое время. Ее сестра — она была на год старше и очень любила Кристу Т., настойчиво ее расспрашивала и даже предостерегала, зная общие черты и опасаясь, что младшая может надорваться, как бывало не раз. Отец, почти без слов, намекал на слабость своего здоровья: она, мол, была бы лучшим его преемником в школе. Мать же, когда они оставались вдвоем, выражала словами то, на что отец лишь намекал: неужели ей оставаться одной? И что станется с казенной квартирой, которую они занимают?
Но Криста Т. все-таки ушла. Это действие — уходить — она неоднократно повторяла впоследствии, а за ним скрывается правило, понятное с первого раза: оставлять позади то, что знаешь слишком хорошо, то, что уже не предъявляет к тебе никаких требований. Испытывать постоянное любопытство к новым впечатлениям, наконец, к себе самой в новых обстоятельствах. Любить путь к цели больше, чем цель. Неудобство такой натуры для окружающих и для нее самой видно невооруженным глазом.
Впрочем, в то время она не привлекала особого внимания: тогда все были вынуждены поддерживать в себе тягу к передвижению; время летело очень быстро. Без долгих раздумий, почти наудачу, человек выуживал себе ту или иную жизнь, не слишком задаваясь вопросом, годится она ему или нет, начинал жить этой жизнью, и она мало-помалу оказывалась пригодной. Или просто с течением времени человек начинал в это верить.
Внешние обстоятельства находились в смехотворном противоречии с этой тягой. Криста Т. в новом городе смотрела комнаты, смотрела хозяек. Она поняла, что здесь нечего отыскивать семнадцать тополей, а потому лучше вовсе не подходить к окну. Она выпятила нижнюю губу: хорошо, она берет эту комнату. Улица носила имя одного немецкого философа. Иногда по вечерам какой-то ребенок заботливо протирал декоративные камни в лишенном деревьев и кустов палисаднике. Ранним утром армия женщин выколачивала во всех дворах ковры. А в дверях появлялась хозяйка с письмом в двух вытянутых пальцах или с изречением под мышкой, которое Криста Т. минутой раньше сняла со стены и выставила в коридор. «И если надежда покинет тебя, ты духом не падай, напрасно скорбя».
Неужели вам и это не понравилось? Неужели вы желаете вообще обходиться без духовных наставлений?
Мадам Шмидт распадалась на две части, из коих одна олицетворяла понятие «квартирная хозяйка», другая же не была чужда искушениям дружеского общения, иначе говоря, на две взаимоисключающие части. Она сама себя не узнает, выходя из комнаты: она собственными руками выносит изречение, как же это она не устояла? Она быстренько приносит молоток, забивает гвоздь в свободный кусочек длинной коридорной стены. Здесь будет висеть изречение, на видном месте, между другими табличками: когда надлежит каждому из жильцов являться домой, без сопровождения разумеется, когда — без напоминаний — гасить свет, как часто пользоваться туалетом и какое количество воды рекомендуется расходовать для той или иной цели.
Граждане, стойте на страже своей собственности, говорит Криста Т. и смеется мадам Шмидт прямо в лицо. Чего ей, разумеется, не следует делать. Потому что нельзя, всерьез поселившись на этой земле, в ее теперешнем виде, не знать, что запрещено, а что — нет. Значит, я делаю для своих жильцов доброе дело и снимаю с них тяжкое бремя сомнений.
Криста Т. прожила у мадам Шмидт три года.
5
Об этих годах нам известно немного, ибо нельзя узнать то, что покамест не высказано, не говоря уже о том, что лишь высказанное можно сохранить.
Моя собственная нерешительность убеждает меня, что еще не настало время легко и бегло поведать обо всем и вся, если ты сама была действующим лицом или, по крайней мере, могла им быть. К чему тогда вообще говорить? Не лучше ли промолчать, если считаешь себя пристрастным свидетелем?
Все так — если бы речь шла о свободном выборе. Но она, Криста Т., увлекает меня за собой. То, хотя и неизвестное широким кругам обстоятельство, что она действительно жила и действительно умерла, не выдумано мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59