Ибо все зависит от того, чего ты на самом деле хочешь и что считаешь полезным, то есть хорошим и правильным. Это предложение Медея целиком не оспаривала, она только возражала против важной связки «то есть» в его середине. То, что полезно, совсем не обязательно хорошо. О боги! Как же она меня, а прежде всего саму себя мучила этим словечком «хорошо». Она пыталась растолковать мне, какой смысл якобы вкладывался в это слово у них в Колхиде. Хорошим считалось все, что способствует раскрытию всего живого.— И плодородие тоже, — ответила Медея и принялась рассказывать о неких силах, которые связуют нас, людей, со всеми другими живыми существами и должны иметь свободное русло, чтобы жизнь не заглохла.Я понял. И у нас в Коринфе есть горстка своих чудачек, которые ведут схожие речи, но стремиться к чему-то подобному всерьез, возразил я ей, означало бы сделать для человека, каким он устроен, невозможным всякое существование в людском сообществе.Она задумалась.— Это зависит… — произнесла она задумчиво.— От чего, Медея?— Погоди, — сказала она, — что-то брезжит, но я не могу пока этого выразить.Говорить с ней всегда увлекательно. Но я понимаю, что иным людям она способна действовать на нервы. Креонту — само собой, оно и понятно, он не светоч мысли, чуть что — и уже загнан в тупик, уже озирается, чтобы я его выручил, а я тогда позволил себе удовольствие не заметить его бедственных сигналов и прикинулся дурачком.— Уж больно хитра, да и дерзкая, — пробурчал царь недовольно. Главное же, ему было не по себе в ее присутствии. Она была, как бы это поточнее выразиться, слишком женщиной, и это окрашивало все ее мышление. Она, например, считала — но почему, собственно, я все время говорю о ней в прошедшем времени, — она считает, что мысли образовались из чувств и не должны терять связь с чувствами. Устарелая точка зрения, конечно, вчерашний день.— Животная сумятица, — изрек я.— Нет, творческий исток, — парировала она.Ночи напролет простаивала она подле меня на террасе моей подзорной башни, объясняя мне звездную науку колхидцев, основанную на фазах луны, а от меня хотела знать наши названия созвездий, описание их движений и выводы относительно людских судеб, которые я делаю из их расположения, из их констелляции. Мы слушали музыку сфер, их хрустальный звон, к которому не приспособлен человеческий слух и который, однако, в мгновения высшего напряжения чувств человеку иногда дано услышать. Медея была первой женщиной, распознавшей эти звуки в ту же секунду, что и я.— Словно гигантский смычок тронул дрожащую струну, — сказала она.Так оно и было. В ту ночь, не скрою, переживание небесной музыки потрясло меня сильнее обычного и каким-то иным образом.Меня обижало, что она не хочет следовать предсказаниям, которые я читал для нее в звездном небе. В конце концов, у нас в Коринфе древняя школа толкования звезд, череда моих предшественников, имена которых с почтением передаются из поколенья в поколенье, уходит далеко в прошлое, и если я иной раз и позволяю себе той или иной мыслью отойти от канонических предначертаний, то это вовсе не упраздняет моего желания когда-нибудь к этой славной череде примкнуть и так продолжить свою жизнь в памяти моих земляков.— Зачем? — спросила она.Пришлось мне ей сказать, что в своих расспросах она иногда приближается к сфере, доступ в которую не дозволен никому. Я мог бы еще добавить: ее расспросы дали мне почувствовать, что подобная сфера, оказывается, существует, и снова пробудили в памяти мучительные и постыдные поводы, заставившие меня прибегнуть к такой защите. На миг я даже позабыл всякую учтивость.— Зачем, зачем? — вскричал я. — Зачем людям хочется жить как можно дольше?Тут не о чем спрашивать!Она промолчала, но так, что молчанием своим лучше всяких слов дала мне понять: она с этим не согласна.— Ну, в чем еще дело? — продолжал кипятиться я. — Разве ты не хочешь жить в памяти твоих людей, или что?Она об этом еще не думала. Пусть рассказывает об этом кому угодно, только не мне. Опять это молчание. Оно начало вызывать во мне нечто вроде ярости или какое-то иное побуждение, от которого я, посчитав его недостойным, давно себя отучил. А она — много позже и совсем в другой связи — могла вдруг заметить: — Знаешь, у нас ведь всех предков почитают.Иной раз ее нельзя слушать без смеха.Конечно, коринфяне наши разглядывали новоприбывших, словно диковинных зверей — не то чтобы враждебно, но и не сказать чтобы приветливо. У нас тогда как раз выдалось несколько хороших лет, это всегда лишь задним числом понимаешь, и мы, видя изумление колхидцев, тем больше наслаждались нашим благополучием. Как это бывает: несколько урожайных годин подряд, закрома битком, цены на продовольствие низкие, тут и даровая кормежка для бедняков иной раз не расход, и зависимость от хеттов почти не ощущается. И что для меня ничуть не менее важно: злосчастная история с Ифиноей наконец-то стала забываться, в том числе и мной самим, почти. Никто больше не вопрошал, вправду ли ее похитили чужеземные мореходы, чтобы с почестями выдать замуж за молодого заморского царя. И даже более того: люди, во что я лично ни за что не мог поверить, смирились с мыслью, что Меропа, столь любимая ими царица, надолго заболела, живет в уединении в отдаленном крыле дворца и, кроме двух своих жутких старух, никого, без всяких исключений, никого к себе не допускает. Даже я толком не знаю, был ли на сей счет государев приказ, и в таком случае ее затворничество оказывалось ссылкой, или это она сама после несчастья с Ифиноей бежала от всего, что относится к царскому дворцу, как от чумы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53