Словом, чувствует себя настоящим героем.
— У него всегда наблюдались признаки мании величия и стремление выставить себя в виде жертвы.
— Чьей жертвы, профессор?
— Сначала евреев, затем нацистов, которых он без устали поддерживал.
— Вы хотите сказать, что в итоге нацисты отвернулись от него?
— Можно сказать и так.
— Но почему? — прикинулся простаком Бэкон. — Он совершил какую-нибудь ошибку? Скажем, выступил против какого-то политического решения?
— Мне кажется, партийные власти просто терпели его много лет, пока сами не поняли, что ученый он никудышный.
— А они нуждались в конкретных результатах…
— Конечно!
— Поэтому посчитали Штарка бесполезным и просто позабыли о нем…
Гейзенберг согласно кивнул.
— И тогда они обратились за сотрудничеством к вам, так называемым «последователям Эйнштейна».
— Истинная наука одна, профессор Бэкон. Рано или поздно все поняли бы, что правы мы, а не он.
— Неудача постигла его на фронте научном, но не идеологическом.
— Совершенно верно.
— Спасибо вам, что уделили мне время, профессор, — стал прощаться Бэкон. — Надеюсь, я не слишком помешал.
— О, нет, ни в коем случае. Но согласитесь все же, перед наукой сейчас стоят более актуальные и важные проблемы… Как бы то ни было, я по-прежнему к вашим услугам!
Меня будто подтолкнуло что-то, Густав, — продолжал оправдываться Бэкон, в то время как я и дальше играл роль оскорбленного друга. — Поймите, на нашей предыдущей встрече я его арестовывал, даже не поговорил с ним по-человечески, наоборот, всячески дистанцировался!.. Мне было просто необходимо увидеться с ним один на один, вроде как извиниться за тогдашнее поведение…
— Думаю, вам не за что извиняться, лейтенант, — многозначительно произнес я. — Впрочем, что сделано, то сделано, назад не воротишь. Любопытно, о чем же вы беседовали?
— Мне не хотелось, чтобы он раньше времени узнал о наших подозрениях.
— Значит, вы говорили о погоде? Или о том, что нового в физике?
— О Штарке, — невозмутимо ответил Бэкон, не обращая внимания на мои подковырки.
— В таком случае Вернер наверняка затянул свою старую песню: Штарк, Ленард и их сообщники по Deutsche Physik — единственные ученые во всей Германии, кто открыто сотрудничал с Гитлером, и так далее… А все мы, остальные, занимались исключительно своей работой и никогда не вмешивались в политику!
— А вы с этим не согласны, профессор? Можете предложить другую версию?
— Просто истина не всегда очевидна, лейтенант, поэтому легко выдать за нее полуправду или ложь!
— Вы по-прежнему считаете себя другом Гейзенберга?
— Мы не общались со дня моего ареста, если хотите знать. И вообще, наши отношения не такие, как раньше.
— Можно спросить почему?
— Проиллюстрирую примером из математики, — улыбнулся я. — Две перпендикулярные линии пересекаются только один раз, сколько бы их ни продлевать…
— Если они не расположены в сферическом пространстве, — парировал Бэкон.
— Возможно, я задал не вполне адекватные условия для этой теоремы, — признал я, — но вывод из нее вам ясен.
— А он не искал встречи с вами?
— Вернер? Конечно нет! Он так стыдится своего прошлого, что избегает любого напоминания о нем.
— Почему вы не верите ни единому слову Гейзенберга?
— Я верю не словам, а фактам! Судить о человеке надо по его делам. Посмотрите повнимательнее на дела достопочтенного профессора Гейзенберга во время войны и поймете, о чем я…
— Почему вы не хотите быть со мной откровенным, профессор? Мы же договорились доверять друг другу!
Я кашлянул и промолчал, так как не был готов ответить на этот вопрос.
— Вернер рассказал, чем закончилась его схватка со Штарком? — нарушил я недолгое молчание.
— Да, я спросил его, и он признался, что ему помог Гиммлер. Сказал, это тот редкий случай, когда злодей поступает по-доброму, или что-то в таком духе…
Я сделал многозначительную паузу, удержавшись от саркастического комментария, чтобы ему самому стала понятной вся нелепость этого утверждения.
— Скажите же мне правду, профессор, — взмолился Бэкон, позабыв о необходимости вести себя с сознанием своего превосходства в служебном положении. — Вы думаете, Гейзенбергу есть что скрывать?
— Фрэнк, — начал я, тщательно подбирая слова, — у нас у всех есть что скрывать, включая и вас и меня. Тайны, связанные с ошибками прошлого; проступки, стоившие нам жестоких угрызений совести; провинности, которые безуспешно пытаемся стереть из памяти… Что касается Вернера… Если говорить совершенно откровенно, думаю, ему приходится скрывать очень многое!
— Ну так расскажите мне об этом! Я должен знать…
— Спросите его самого, раз уж у вас налажен контакт!
— Густав, пожалуйста!..
— Я сообщил вам все, что знаю, лейтенант, — отрезал я. — А теперь мне надо идти. Меня ждут более неотложные дела, чем бесконечная погоня за призраками. С вашего разрешения…
— Не могу его понять, Ирена… — Фрэнк лежал в постели на животе, а Ирена сидела у него на ягодицах и своими маленькими, сильными, мозолистыми ладонями массировала ему плечи и шею. Оба были совершенно голые.
— Я тебе говорила, Линкс мне не нравится, — ответила она.
— Обиделся на меня за то, что я пошел к Гейзенбергу, не известив его. Будто я обязан просить у него разрешения!
Пальцы Ирены начали с силой разминать ему верхнюю часть спины.
— Что он тебе сказал?
— Намекнул, что Гейзенбергу есть что скрывать.
— Он тебя провоцирует. Ему не понравилось, что ты с ним не посоветовался.
— Не думаю. Если бы ты видела выражение лица Линкса в тот момент, тоже поверила бы в его искренность. Мне кажется, что-то произошло между ним и Гейзенбергом, может быть, когда Линкса посадили в тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113