«Прости, у меня не было выхода…» Как это не было? А сразу обо всем рассказать не могла? Если она его в самом деле любит, почему не доверилась?
«Кто тебе платит за информацию? — продолжил Бэкон, стараясь сохранять достоинство. — На кого ты работаешь? На русских?» Ну конечно: в ее положении лучшая тактика — безмолвствовать и не возражать, так она и делала. Потому что сказанного не вернешь, после не отвертишься, зато молчание нельзя запомнить и использовать против тебя.
«Ну почему?» — по неопытности добивался Бэкон. Хотел знать, что ее толкало. В глубине души он старался найти оправдание поступкам любимой женщины. А что, если ее принудили, если ей угрожала опасность, если… О, она знала, как ответить: «Прости меня, пожалуйста…» Сентиментально и неумно, как обычно. Но, бог мой, Фрэнк начинал сдаваться. Ему так хотелось верить женщинам.
Затем последовал ход, столько раз применявшийся в подобных ситуациях, но не потерявший из-за этого своей эффективности. «Мне надо было сделать так, чтобы ты в меня влюбился. Но потом все изменилось… Все пошло наперекосяк, Фрэнк… Ты стал много значить для меня, но у меня не было выбора, я должна была сотрудничать с ними… Они хотят заполучить Клингзора любой ценой…» Отличная игра, достойная талантливой актрисы. «Каждый день я мучилась, хотела во всем тебе признаться, но я боялась… Давно надо было так поступить, раньше, чем ты сам узнал… Я люблю тебя».
Господи, ну почему меня не было рядом в тот момент? Я бы раскрыл лейтенанту глаза на лживость этой исповеди… К несчастью (я-то хорошо знаю), любовь— проклятие, которое не только затмевает разум, но и растлевает душу. Если быть честным, единственное, чего хотелось Бэкону, — прижать ее снова к своей груди, покрыть поцелуями и любить, как никогда не любил прежде, как никогда не будет любить потом… Но нет, офицер разведки, он понимал, что именно этого делать нельзя.
Фрэнк ушел, оставив ее одну, внешне безутешную, а сам отправился бродить по улицам Геттингена в поисках объяснения, ответа, умиротворения. Он любил ее. Любил больше всего на свете. Больше себя самого. Больше, чем Бога, сильнее, чем родину. Любил больше чести. Больше истины.

2
— Ты вернулся, Фрэнк!
Впервые за долгое время лицо Ирены приняло выражение искренней радости, уж не знаю, по причине ее необыкновенного чувства к лейтенанту Бэкону или из-за едва теплящейся надежды на прощение.
— Ты вернулся, потому что поверил мне?
— Сам пока не знаю, зачем я пришел, Ирена, — Фрэнк старался говорить жестким тоном, хотя его возвращение уже свидетельствовало о слабости.
Ирена попыталась обнять его, но Бэкон предусмотрительно отстранился; еще не настало время для радости воссоединения — Ирене следовало набраться терпения и ждать.
— Фрэнк, я люблю тебя. — Ирена следовала заученному сценарию. Советские, наверно, даже инструкцию сочинили, как соблазнять и вербовать иностранцев.
— Знаю, — сказал он неискренне.
Может быть, это была еще не капитуляция, но, во всяком случае, что-то очень похожее на нее.
— Что нужно сделать, чтобы ты мне поверил? — Еще один умный шахматный ход, весьма своевременный гамбит королевы. Пожертвовать пешкой в начале партии, чтобы получить преимущество в центре доски.
— Сказать правду, Ирена (что же еще?), — всю правду. Иначе я никогда не смогу тебе поверить.
Опять правду. Почему мы так гоняемся за истиной, просим, требуем, умоляем открыть нам ее, хотя в глубине души хотим одного — чтобы подтвердилась наша собственная точка зрения?
— Я скажу все, что хочешь. (Лучше не придумать: «все, что хочешь «, то есть все, что тебе хочется услышать, что тебя сделает моим, а не то, что знаю или что думаю. Не правду.)
— Я слушаю, — сказал Бэкон с поддельной угрозой в голосе.
— По сути мы очень похожи, Фрэнк, — начала Ирена. — Мы сражались за одно и то же. Нацисты — наши общие враги, не забывай. В течение многих лет они губили все, что мне было дорого… Когда Гитлер стал канцлером, схватили моего отца, члена немецкой компартии. Он умер в тюрьме еще до того, как началась война. Фрэнк, моя семья потеряла все, что имела… Я, как и ты, вступила в борьбу против них…
— И что ты делала? — Интерес Бэкона свидетельствовал о том, что он попался в эту ловушку.
— Когда мне было пятнадцать лет, я пришла домой к другу моего отца, который находился на нелегальном положении, — продолжила Ирена рассказ о своих подвигах. — Сказала, что хочу вступить в партию… «Ты действительно хочешь?» — переспросил он. «Да, товарищ», — твердо ответила я. Он дал мне листок бумаги с записанным на нем адресом. «Хорошо, — сказал он, — ступай, там тебе скажут, что делать».
— И ты пошла…
— Конечно, пошла! — воскликнула Ирена. — Я очутилась в одном из беднейших районов Берлина. Мне открыл рыжий беззубый мужчина. Я подала ему листок с адресом и ждала, пока он прочитает. «Так чего тебе надо?» — спросил он не слишком приветливо. «Хочу вступить в партию», — ответила я. «Как тебя зовут?» — «Инга», — вот мое настоящее имя, Фрэнк: Инга Шварц. «Ну так с этой минуты тебя зовут Ирена Гофштадтер, — заявил человек. — В партию тебе пока рано. Будем работать вместе, только никому об этом знать не надо, понятно? Так будет лучше для всех».
— Значит, теперь я должен звать тебя Ингой? — процедил сквозь зубы Бэкон.
— Как хочешь…
— И, конечно, у тебя нет сына по имени Иоганн…
— Нет.
— Итак, ты стала шпионкой…
— Поначалу я только разносила почту, — пояснила Ирена. — Когда мне говорили, доставляла пакеты по указанным адресам, в этом заключалась вся моя работа. Я ожидала большего, но утешала себя тем, что оказываю хоть малую помощь общему делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113