«Поднимаем его и уходим. Передай остальным!» — Нина буркнула Игорю в самое ухо и помчалась к лежащему, к вставшему на четвереньки… И, подняв его шапку, аккуратно ее водрузила на лысую голову. Он уже поднимался с колен, но от этого поскользнулся и снова осел. И увидел нависшего Пашку Большого, и промямлил: «Ребята, за что?» — и почти что взлетел, потому что Большой взял и поднял его за подмышки. А Малой вместе с Владом и Игорем стали с разных сторон с него стряхивать снег: «Что ж вы так? Да-а, папаша, неосторожно. Спинку мы вам очистили. Плечики тоже!» — и вдруг, бросив его, обалдевшего до бессловесности, до дурноты, побежали обратно, только раз оглянувшись, — он стоял, точно суслик в пустыне, обняв свой портфель, — и бежали квартала четыре, не от страха, конечно, а сбросить напряг — Малой правильно выразил общее состояние: «Ну такая во всем организме усталость металла!» — «Объяснить почему? — Влад для этого остановился на решетке у дерева и дождался, чтоб все к нему подошли. — Потому что догнать-то догнали, а вмазать не вмазали! — и, достав „беломорину“ и зажигалку, закурил. — Вы поймите! Это против природы. Это вредно влияет на организм!» — «Ты не шутишь? — голос у Нины дрогнул. — Ты себе отдаешь отчет в том, что ты лепишь?!» — «Не шучу! Просто, будучи девушкой… приношу извинения, женщиной, ты не можешь понять первобытной природы мужчины!» — «Перст! Но все первобытное мы должны преодолевать!» — «Что-что-что? — на ее почти крик Влад мурлыкал из дымного облачка: — Ну, положим, от девушки я готов был услышать подобную чушь. Но от женщины?!»
Они снова общались друг с другом на своем языке — обижая, лаская или просто лишь выделяя друг друга из толпы малолетних, — и, вытащив пальцы из рукавицы, Игорь больно вогнал их ногтями в ладонь.
Оба Пашки, уже раскурив по «дымку», отозвались почти одновременно: «Лично я… Лично мы его квасить не собирались. В мыслях не было!» И из Нининых стиснутых губ сразу вырос цветок: «Я люблю вас! Мизинчик! Большой! Безымянный! Я люблю вас! Сегодня мы все молодцы! Всем ура!» — и сняла с себя кепку, и подбросила вверх. Тут-то все и увидели вместо длинных волос ее стрижку под мальчика и присвистнули. А Малой даже дернул за прядь: «Высший класс! Я сначала подумал, — парик! Ну, Большой, ты даешь!» А у Игоря почему-то вдруг стиснулось сердце. Без волос она стала еще более хрупкой и, наверное, даже красивой, но какою-то необдуманной красотой: эти скулы вразлет, эти ноздри, дрожащие от ликования, эти губы на половину лица и глаза, не имеющие фактически цвета, только свет, — вся она, как черемуха ночью, трепетала и заставляла тебя трепетать. А потом он подумал, что это опять ОРЗ, хотя горло еще не болело, но спина уже взмокла и немного знобило. И пока они шли к остановке, Игорь слушал вполуха то, что Нина называла «разбором полетов».
На ветках каштанов бугрились замерзшие капли, а осины, остекленев целиком, тихонько звенели и там, где стояли перед зажженными окнами, переливались. Малой сожалел, что все кончилось слишком уж быстро и поэтому добренький не дошел до кондиции, а Большой вместе с Ниной ему возражали, что как раз и дошел, что шикарней финала, чем поднять его на ноги и культурненько отряхнуть, и придумать нельзя было; но потом не без помощи Влада они согласились, что следующих добреньких надо все же мытарить подольше, а для этого надо знать проходные дворы и подъезды, то есть место, где проводится акция, должно хоть кому-то быть с детства знакомым… Вместо слов Игорь слушал взмахи рук, повороты ее головы и немного поспешную грациозность походки — не смотрел и почти что не видел, а именно слушал — так, наверно, магнитное поле знает все про бегущий по его медным жилам электрический ток, и растет вместе с ним, постепенно заполняя собою пространство… и спадает, и исчезает вообще, если цепь разорвать! Он почувствовал это на остановке, когда Нина и Пашка Малой помахали им сжатыми кулаками уже из трамвая и отчалили в ночь, и в груди что-то вдруг сорвалось и рванулось туда же, за ними, а внутри соответственно все опустело. Пустота расползалась, как тьма… Влад спросил у Большого: «Ты хотел бы с ней переспать?» — а Большой, сделав вид, что зевает, промямлил врастяжку: «Дело в том, Владислав, что я не люблю блондинок!» — «Знаешь, Павел, кого бы я из блондинок приделал? Мерлин Монро!» — и зачем-то запукал губами и вдруг ими же засвистел из «Мужчины и женщины» фантастической грусти мотив, от которого в опустевшей груди что-то все-таки вдруг засаднило.
Три последующих дня его мучили еще более резкие перепады от какой-то промозглой, пугающей вымороченнрсти до бессмысленно сотрясающего восторга. И тогда наконец он отважился предположить, что, во-первых, влюблен, может быть, мимолетно, и поэтому более важным ему показалось открытие, совершенное им, так сказать, во-вторых: очевидно, влюбленность есть духовный аналог оргазма: переполненность, содрогание, ликование и — пустота. Очевидно, по этой причине и притих его «взбалмошный друг»! Или все-таки не по этой? На рассвете четвертого дня эту его затянувшуюся индифферентность Игорь вдруг ощутил как начало какой-то непоправимой болезни и, едва дотерпев до восьми, побежал в институт, отыскал в расписании пятую силикатную группу, полчаса проторчал возле нового корпуса, но Андрей Ковальчук, за полтинник дающий смотреть, а за два рубля продающий неприличные фотографии, так на первую пару и не пришел. Но зато обнаружился вдруг на их общем потоке по истории партии. Игорь сунул ему свой полтинник в курилке, и за это Андрюха прошел с ним в уборную, из-под свитера вынул чуть смятую, его потом припахшую пачку и позволил с ней ненадолго, не до звонка, потому что желающих еще четверо рыл, запереться в кабинке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120