И тут же паскудное любопытство: а бывала ли при этом эрекция, как пишут в специальной литературе? И тут же — бессмысленно повторяет какие-то важные для него фразы (но — непостижимолость!). Однако все это — только фон! Только рыбий скелет, на который она нарастит требуху своих страданий: развод с норильским Колей, поиски в Москве хотя бы фиктивного брака. Среди прочих кандидатов…»
Не я ли? А я-то где?
На обороте — какая-то закорючка, так ручку расписывают.
Я не коверный — паузы мной заполнять!
Что за Лидия? Мы-то с Аннушкой к ней при чем?!
Бедная моя девочка, которой все это еще предстоит!.. Ужасно, конечно. Ужасно.
«17:51» — ни месяца, ни числа. Нет, что я… я не тороплю.
Да и это, возможно, лишь розыгрыш. Провокация. Ну конечно. Кто же станет в четвертой главе раскрывать содержание пятой? Это только манок. Сена клок — впереди угрюмой читательской морды. Как без этого? Да никак.
«Среди прочих кандидатов…» Я, положим. И вот тогда-то, когда Аня увидит, как ухлестывает за мной эта, судя по всему, роковая особа, — Аня, пережившая горечь утраты… Это даже правдоподобно! И элегантно с точки зрения сюжетосложения: треугольник четвертой главы, вершиной которого была Аня, преображается в новой главе в треугольник, вершиной которого оказываюсь я! Таким образом получается ромб, присоединяя к которому еще один смежный треугольник с двумя новыми вершинами (Галик — Тамара), мы получим еще более любопытную фигуру, после чего развернем ее в пространстве, добавим новую грань (Галик + его молоденькая пассия) — и в результате получим законченный тетраэдр, или — пирамиду, у входа в которую — грозным эпиграфом — посадим (или уже посадили?!):
— Кто утром — на четырех ногах, днем — на двух, вечером — на трех?
А что? Я как литконсультант пользую не одних графоманов. И — бывает, благодарят!
Когда на водоросли наступаешь, они источают запах моря — йода, вернее.
Посмотрим! Сюжет — он на то и сюжет. К счастью, мы не у Кафки в гостях. Это Кафка себе мог позволить сказать: человек, особенно в молодости, преувеличивает вероятность развязок. Мы хотим, чтобы ружья стреляли! (А удавки давили? Но ведь я здесь… Я путник. Я путейный смотритель. Скорее рассматриватель даже. Вот, ракушку увидел. Могу наклониться и подробно живописать!)
Голоса не слышны. Издали кустарник казался пониже. Нет, с меня ростом! Голые ветви в колючках… И не понять, полосой он здесь тянется или массивом… Как будто бы и голоса! Надо брать, очевидно, левей.
Находку порву. На мельчайшие кусочки! Лидия какая-то с людоедским оскалом. Блеф. Глупо клевать на такую наживку.
Но если все-таки так… Аня сразу переберется ко мне. Постоянное присутствие живого человека ей будет необходимо. Свой тыл в коммуналке не сдаст — слишком дорого дался. Я соглашусь на этот тошнотворный перевод с дюжиной трупов и бессчетностью коитусов (коитус, ergo sum?)… Плюс Анюшино скромное жалованье и генеральский паек. Минус мой долг Катерине за половину жилплощади. Плюс Анютины загулы по подругам и мое удивление, переходящее в крик: для каких таких нужд ей нужна эта комната, почему нам не съехаться?.. Плюс-минус ее всегдашняя готовность за четыре минуты сложить чемодан: сам видишь, дорогой, для каких таких нужд! Ведь если Тамара уйдет от Всеволода… Эту линию автор, наверное, тоже пока имеет в виду. Он, возможно, еще не решил, он не знает — вот что!
Негромко — за кустарником — только голос и смятка из слов.
— Говорю вам! Он сам придет! — женский — внятно и хрипло. — Если это в принципе — он!
— А больше и некому! — гундосый мужской. Там Семен и Тамара!
— На корыте! — Анюша! Там Анюша еще! — Это в его стиле! Но он мог не увидеть, что здесь костер!
Я, Анюшенька, дым увидел. И пришел на него.
— Геша, сходим?
Я не вижу ее! И она вряд ли… Не может она меня видеть! Неужели почувствовала, что я здесь?
— Аня.
Тишина. Очевидно, я сказал это слишком негромко, чтобы…
— Если хочешь, пойдем, хотя лично я тоже согласен с Тамарой! — На автоответчике вот такой же чужой и корректный голос — мой: «Говорить начинайте после сигнала».
Я там с ними! И нам там славно. И ждут там, стало быть, не меня.
Анюша, конечно, надулась. Молчит!
— Геннадий, постойте! — (Это значит, я встал! и Тамара мне вслед?): — На полуслове! Кто же так рвет повествовательную ткань? Я закончу — вы зафиксируете…
— Читатели обчитаются, — умильно — Семен.
— Севка заблудится, — мрачно — Аня.
— Вы помните мою последнюю фразу? Значит, это пойдет прямо к ней встык: я оказалась заложницей своей собственной порядочности. Я пошла на это ради еще не рожденного ребенка — его ребенка! Не без мучительных колебаний и, да, скажу и об этом: не без некоторого отвращения! Геннадий, пусть вас не шокирует моя сверхоткровенность…
— Мы все здесь поставлены в похожее положение. — Я — и каким же извиняющимся тоном!
— Я никак не могла смириться с тем, что должна принять его из объятий другой! Моего, мной вылепленного мальчика! Я довольно обстоятельно в свое время и в своем месте уже описала, чего мне стоило отдать ей его. Но ни одна душа в целом свете не ведает, чего же мне стоило его принять! Я — есмь. Ты — будешь. Между нами — бездна.
— Томусенька, не томи! — Семен там прихлебывает что-то; из родника? — А то читатели звонят и спрашивают: будет ли продолжение и как в дальнейшем сложилась судьба Галика и Тамары?
— Я пью. Ты жаждешь. Сговориться — тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. — Бог мостов не строит…
Лучше бы я в те дни твердила молитву. Но я твердила Цветаеву!
И какое-то перешептывание. Я не слышу! Тамаре оно ничуть не мешает. И, значит, не я там отвлекся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120