На перроне стояли «его женщины», как говорили с тех пор, как старика отца разбил паралич и на «Краю света» всем заправлял Альбер. Теперь его обязанности переходили к ним, но он всецело полагался на них, он питал глубокое, полное доверие и к Мари, своей матери, и к Адель; боялся он только одного: как бы работы, которые теперь лягут на обеих, не оказались для них непосильными.
— Не расстраивайся! — сказала Мари, словно угадав его тревогу. — Мы справимся.
Теперь это дело касалось только его да их, о Морисе уже забывали: словно по безмолвному соглашению или по какому-то предчувствию, они не упоминали о Морисе, который лишь изредка присылал весточки и все оставался на фронте; в семье как будто уже поставили на нем крест. Что касается Фернана… Но ведь все знали, что Фернан как был подручным, посторонним, так им и остался, даже и после того, как женился на Адель.
Начальник станции подал сигнал долгим свистком. Паровоз запыхтел и медленно тронулся, потащив за собою состав. Альбер еще больше высунулся в окно. Обе женщины, и мать и Адель, по-прежнему неподвижно стояли на перроне: конечно, они уйдут лишь в ту минуту, когда далеко-далеко растает в воздухе последний след дыма. И, видя, как они стоят, обе крепкие, сильные, Альбер почувствовал, что отчаяние у него уже исчезло, и подумал, что, может быть, для него еще придет весна.
Глава IV
Солдатская жизнь (полгода учений, маршировки, стрельбища, «словесность»), потом сама война захватили Альбера и уже не выпускали. Очень долго он не приезжал домой на побывку. До тех пор прошло много месяцев, сменялись времена года, и их почти уже и не отличали друг от друга, так они перемешались, и, кроме погоды (дождь, холод или удушливая жара), не было в них никаких приметных вех, потому что земля, в которую зарылись люди в шинелях, чтобы спрятаться от смерти, была лишь призраком земли, — опустошенная, изъеденная хлором и мелинитом, развороченная плугом свирепых бомбардировок, покрытая обрубками, которые были когда-то деревьями, обломками каменных кладок, которые прежде были стенами ферм, где жили и животные и люди.
Вот что сделали с землей, и Альбер страдал, словно на глазах у него совершилось кощунство, преступление, хотя земля Шампани или Соммы, где он рыл окопы в меловой почве или в размокшей глине, ничуть не походила на родную его землю; видя, как оскверняют землю, он приходил в бешенство. Да и не только у него одного было такое чувство. Таких, как он, были миллионы — «навозники», «чумазые», как их называли в полках, ротах и взводах городские парни, мастеровые, мелкие торговцы, буржуа; при виде этой растерзанной земли им казалось, что главным образом они, крестьяне, защищают ее — ведь их было так много и они так хорошо знали ей цену и всю ее жизнь.
Так как война затянулась, установили отпуска.
Первые отпуска были короткие: утомительная дорога в поездах с выбитыми стеклами в окошках; краткое свидание с женой, с родителями — и обратный путь; только приехал и почти тотчас же возвращайся в часть. Альбер два раза приезжал таким образом на «Край света» — на несколько дней.
Но он не успевал чем-нибудь заинтересоваться, что-нибудь сделать. Отпуск был для него только передышкой в бою, минута отдыха в смертельном сражении. Но благодаря второму отпуску он не участвовал в наступлении, — только это и порадовало его.
Однако и краткие побывки дома были для него благодетельны. Прежде всего он мог тогда опомниться, и, хотя не успевал обрести прежнее душевное состояние, в нем стихало то мучительное беспокойство, которое на фронте длилось для него месяцами. Утром он, как прежде, вставал первым, чтобы задать корму скотине. Остальное время, проводил на полях. Все было в порядке, и, казалось, шло хорошо. Адель и Мари справлялись с делом, и даже лучше, чем он надеялся.
— Не расстраивайся, Альбер, мы же тут, — говорила Адель сердечно, как товарищу.
— А Фернан?
— Из армии все не увольняют. Да оно, пожалуй, и лучше.
Альбер не спрашивал — почему. Раз Адель так сказала, значит, верно. Оба раза, когда он приезжал домой, он не видел зятя: Фернан служил теперь в Бурже, слишком далеко, и не мог приезжать по субботам на велосипеде; по-видимому, Адель не очень сожалела об этом, слишком много у нее было всяких дел.
Когда Альбер приезжал с фронта, «с передовых», как тогда говорили, ему казалось, будто он не успел ступить на порог, а уже надо опять отправляться на фронт. В первый день отпуска приходили из деревни навестить его, в следующие дни он ходил вечером в Монтенвиль выпить стаканчик. Потом он уезжал, мало с кем повидавшись из тех, кто. приходил в первый день: люди не могли же два раза отрываться от работы; да еще те, кто бывал на «Краю света», где Мари потчевала гостей домашней настойкой, приходили только ради Мари, так как в большинстве своем они были в ее годах, а не в возрасте «парнишки». На третий день он встретился с Мишелем Обуаном, и тот «поставил» ему бутылочку, но оба чувствовали какую-то неловкость, и Альберу не захотелось еще раз увидеться с ним. Альсида он не видел и не спрашивал о нем. Он узнал только, что Совы уже нет: однажды утром ее нашли мертвой в ее лачуге, рядом с пустой литровой бутылкой из-под вина; а теперь Альсид ухаживает за лошадьми (Обуану удалось купить новых лошадей вместо реквизированных), и Альсид совсем переселился на ферму «Белый бугор».
Что уж это были за отпуска? Несколько деньков, да и то нужно было помочь по хозяйству, потому что всегда оказывались какие-нибудь работы, с которыми женщинам не удавалось справиться. Но эти работы все были не очень интересными и не очень увлекательными;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92