.. Ты не бойся, сынок... ты пой... пой с батей... А потом поедем... побежим опять... далеко... на край света... побегут русские по своей земле, бля... как в сорок первом... Дом купим... в школу пойдешь... прорвемся... Ты пой сейчас, сынок... пой... не оставляй одного батю...
И он снова взвыл, выпевая с яростным остервенением за словом слово:
Вы-сю-у-уду жизнь... приво-о-оольна-а и ш-широ-о-оока-а!
Пра-па-па-а-ааам-пам... ебаный ты в ро-о-оот!
Ма-а-ал-лады-ы-ыым везде у на-а-ас доро-о-оога-а!
Сы-та-р-ррика-аа-ам ви-из-ззде-е у на-ас па-а-ачо-о-оот!!
В груди его вдруг сильно заклокотало и забулькало; мужчина открыл широко рот и выпучил глаза, всасывая с сипением воздух; лицо налилось кровью; руки потеряли силу и обвисли, чтобы через секунд взлететь, сжавшись кулаками, к грудной клетке, которую раздирал кашель. Крупные извилистые вены на шее и лбу вздулись, набухли и заалели, живыми змеями извиваясь под кожей. Заглотив побольше воздуха, мужчина повалился на бок и засучил ногами; тело его ритмично дергалось, словно через него пропускали электрический ток, готовое вывернуться наизнанку. Так продолжалось несколько минут - их хватило мальчику, чтобы бесшумно исчезнуть из мастерской - мужчина хрипел и пускал пену, ударяя себя кулаками и толкая всеми мышцами клокочущую массу из легких вверх. Наконец, что-то громко лопнуло, обвалившись, внутри; он взвился ужом, облегченно тряхнул головой, и слизисто-зеленый сгусток с яркими следами свежей крови легко выскользнул изо рта.
Откашлявшись, мужчина замер и некоторое время сидел молча, делая редкие глубокие вдохи. Темные веки низко сползли на глаза. Затем порывисто встал, как бы исподволь уверенный в некоем обязательном действии, которое ему нужно сейчас совершить; подошел к привязанному, дотронулся. Тот уже давно вынырнул из очередного обморока; он с готовностью повернул к мужчине седую голову и взглянул по-младенчески ясно и испуганно. Все тело его, словно татуировкой индейца, было сплошь покрыто причудливой сетью неровных линий, черными кружками и скачущими угловатыми буквами.
Мужчина долго молчал, водя пальцем по лабиринту и останавливаясь в точках городов. Сделав остановку, он произносил одними губами написанное слово, затем двигался дальше, и так раз за разом, снова и снова - как знахарь, колдующий над больным. Не в силах понять происходящего, привязанный лишь дико таращился на заскорузлый палец. Ничто в нем не напоминало уже солидного и пожилого человека, который умеет говорить убедительно, округло и ровно, - морщины разгладились, щеки занялись лихорадочным румянцем, и каждая пора сочилась неподдельным, неуправляемым ужасом, что способны по-настоящему испытывать лишь маленькие дети. Казалось, на железном столе лежал пухлый, бело-розовый младенец-переросток, которого распеленали, чтобы мыть.
- Карта Родины, бля... - задумчиво проговорил мужчина, вернувшись, наконец, из далекого Забайкалья к слову МАСКВА, и потоптался на месте, собираясь с мыслями. - Я в Афгане восемь месяцев оттрубил... без передыху... ровно... такое видел... тебе лучше не знать... каждый день только и думал... как живым оттуда выбраться... только одно и думал... мечтал... а под Кандагаром... в горах... на духов нарвались... в разведку, бля, пошли... разведчики хуевы... весь взвод мой там и полег... весь... Саня Белоус... Вадик Залесский... Жека Макрушев... Эдик Штайн... Рафик Шатоев... до единого... а меня контузило... очнулся... темень, бля, луна светит... и одиннадцать трупов... ровно... я встал... и пошел... хрен его знает, куда... прямо... через перевал... а к утру к своим вышел... ну, меня в госпиталь... а потом сразу на дембель... досрочно... потому что башка... того... по ночам все в атаку ходил... такой сон... бегу, значит... ору... духи лезут со всех сторон... а у меня в магазине один патрон... единственный... сон такой был все время... а когда в Душанбе летели... тогда еще... в самолете... как накатило вдруг... сижу и реву... реву, как баба... уняться не могу... прямо прет из меня... знаешь, отчего ревел?.. от счастья... что вот... все, хана... и теперь, вроде, как заговоренный стал... от всего... сбылась мечта... теперь жить и жить... жить и жить... а как война кончилась... мы ж не верили, что так возьмет... вдруг... и кончится... скока ж пацанов наших... по телевизору видел этот мост... через Пяндж... как кино, бля... думал... может, все подстроили... чтоб народ обдурить... оказалось, правда... и я тогда поверил... всем нутром... и так спокойно стало... весело... светло... как весной... жить и жить... кто ж знал... а я поверил!.. я ж там, в горах, из мертвых воскрес!.. мне ж до самого гроба все грехи теперь... а вышло!.. все коту под сраку... когда ебаные хачики... кто виноват?.. скажи, гад, виноват кто?!
Он сосредоточенно умолк и пожевал губами, как бы пытаясь подобрать мысль для последней, решающей фразы; неожиданно вцепился привязанному в плечи, утопив ногти в мягком мясе, наклонился близко к его лицу и прохрипел в глаза, давясь горячими словами:
- Мы - уедем. И хрен кто нас найдет. А ты - ты куда денешься? Тебе ж на всей Земле больше места нет, гадюка!
Привязанный захлопал ресницами, мыча. Мужчина уронил голову ему на грудь и заплакал.
Встал, всхлипывая. Утер глаза рукавом. Пошарил по мастерской озабоченным взглядом.
Его взгляд остановился на дисковой пиле. Напоминавшей чудесную пистолет-машину, чье дуло заменял блестящий стальной круг.
Мужчина сквозь слезы улыбнулся - светло и ясно, как в незапамятно далеком детстве, когда складывал на вечерней зорьке, пересчитывая, серебристых уклеек в железную рыбацкую корзинку. Трава под босыми ногами была ласкова и влажна; Ока покоилась, неподвижная, в шелковистом лунном свете;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12