Вышла. Выскочила. И выздоровела на глазах.
Он искусствовед. Кто сейчас работает искусствоведом? Смешно. 41 год, жил в Питере, сделал себе имя. Было имя - да сплыло. Зашивался, расшивался, в окно прыгал от белой горячки. Все говорил про утопающий город. Вот, мол, выглядываешь с пятнадцатого этажа, а город утопает, проваливается. Мутный, зеленый как жаба.
По музеям ходили, возле Айвазовского ей стало плохо. Увезли, а у него крыша сорвалась. Все апельсины таскал в авоське. Полную авоську апельсинов. Профессор одним глазком посмотрел и домой уехал, а он его среди ночи, прямо в тапочках, выволок на лестничную клетку и побил. Ну, нет никакого рака, молодой человек! Ничего нет, живите себе на здоровье, детки, и не распускайте рук. Зажили.
Любовь, поди знай. В Прибалтику ездили. Домский собор. Он ей чулки купил. Хорошие чулки, красота, я видел. Кто бы мог подумать. А ведь все равно пришла, хоть и целый год прошел. Да кого за год забудешь, интересно? Мало времени. 365 дней, кажется. На 366-й пришла. Как будто вчера распрощались. Рассказала про искусствоведа: он хороший, не пьет. И осталась. Совсем осталась. Через две недели я "скорую" вызвал. Соврал профессор: лейкемия. Может, ошибся. А искусствовед не простил. Еще тогда - на 365-й день не простил. Где он теперь, не знаю, а вот она не плакала, не жалела ни капельки.
Холодно у вас, пар изо рта идет. Нет, спасибо, чаю не буду. Где подписать, здесь? Хорошо, подписываю. Теперь все, в камеру? Иду, иду. Да, она сама меня об этом попросила, сама. Больно не было, поверьте. Не Голландия, правда. И мне тоже очень жаль.
НЕБО В АЛМАЗАХ
Народу в зале все прибывало. Первыми, как всегда, притащились переодетые людьми лбы из службы безопасности. Они без дела слонялись взад-вперед с суровыми и неподкупными лицами и озабоченно заглядывали то под столы, уставленные закусками, то под кресла, то за пазуху длинноногим официанткам, переминавшимся около еды. Пару раз возникал их начальник в чине не ниже подполковника - низенький, подвижный и ухватистый малый, наскоро обученный манерам. Официанткам головорезы наскучили быстро; девушки с нетерпением теребили свои накрахмаленные передники и меланхолично протирали сияющие бокалы, ожидая настоящих гостей. Затем явились безразличные ко всему на свете волосатые телевизионщики со своей машинерией, и обстановка немного разрядилась. Игнорируя охрану, как больших и безвредных животных, они установили в центральном проходе огромную треногу с камерой, принялись подсоединять бесчисленные толстые провода, выставлять свет, и делали все это с таким видом, как будто никакого праздника и не существует. Между тем, уже само их присутствие свидетельствовало о том, что праздник как разтаки состоится, и нешуточный, поскольку привезенной аппаратуры вполне достало бы для съемок средних размеров мыльного сериала.
Появились первые из приглашенных и хищно закружили вокруг пищи, торопливо здороваясь друг с другом и перебрасываясь отвлеченными фразами. Их официантки гостями не считали, воспринимая как необходимую в таких случаях массовку, да и кто, согласитесь, станет держать за людей длинноногих, вечно со взмыленной шеей, репортеров, колумнеров, ресторанных и литературных критиков, клерков из многолюдных агентств public relations и прочую мошкару, надоедливо, хотя и хором, зудящую вокруг великих мира сего. Настоящую публику ждали еще не скоро, и массовка вольно бродила по залу, свысока поглядывая на секьюрити, жевала бутерброды, чокалась шампанским и втихомолку полировала водочкой.
Наконец, в зал вошел человек, хотя бы с натяжкой, но заслуживавший внимания, - господин Редактор, похожий на редкого, баснословно дорогой и благородной породы страуса, с которого сдували пылинки специально нанятые и обученные служители. Самую молодую и неопытную из официанток пихнула в бок старшая подруга, и та, стуча каблуками, покатилась вперед с мельхиоровым подносиком, на котором стоял наполненный до краев бокал, несколько тарталеток и коротко обрезанная голубая гвоздика в хрустальной вазочке. Господин Редактор холодно, однако с одобрением, двумя пальчиками принял бокал, а гвоздику зачем-то протянул девушке. Тут образовалась заминка: для начала официантке следовало поставить подносик, но ближайший стол находился в пяти шагах сзади, а чтобы добраться до него, молоденькой дурочке пришлось бы повернуться к господину Редактору спиной, но это категорически воспрещалось правилами. Девушка беспомощно захлопала глазами, не сводя взгляда с цветка, неловко попятилась и попыталась, на свою беду, изобразить нечто вроде реверанса, отчего все до единой тарталетки посыпались на ковер, а вслед за ними полетела и вазочка. Покуда инцидент еще не вполне оформился и не стал очевидным позором, старшая подруга тигрицей метнулась наперерез и закрыла собой несчастную молодку с ее дурацким подносиком, вызывающе упершись в господина Редактора смуглой и высокой декольтированной грудью, поверх которой лежала тяжелая цепь белого, лимонного и червонного золота, как бы предлагая на выбор или то, или другое, или все сразу.
Господин Редактор, возбудившись до такой степени, что даже слегка взмокла лысина, с отменной учтивостью взял отважную девицу за мягкий локоток, сунул ей в кулак виновницу всех бед гвоздику и повел прочь, заговорив при этом негромко и вкрадчиво, но так, чтобы точно услышали и все остальные:
- Вы даже представить себе не можете, какие казусы случаются иногда на приемах и вечеринках, где собираются сливки общества! Однажды на завтраке, устроенном в честь Трумэна Капоте Американским Пэн-клубом, мне довелось сказать краткий тост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55