Я нашел осколок, недавно отлетевший от парапета, сжал в ладони тяжелый острый камень и наконец-то заплакал, беспомощно провалившись в неожиданно пустую глубину самого себя, а старый священник похлопывал меня по плечу и бормотал что-то похожее на мягкие нестрогие упреки.С того дня я начал скрупулезно прокручивать нашу семейную жизнь с самого начала, то есть с тех пор, как появилась Касс, годы, проведенные вместе с ней. Я искал некую логическую последовательность и ищу ее до сих пор, ключи к разгадке, разбросанные, словно точки в книжке-раскраске, которые дочь в детстве соединяла, чтобы получилась прекрасная фея с крыльями и волшебной палочкой. Возможно, Лидия не напрасно обвиняла меня в том, что я каким-то образом знал, что произойдет? Не хочется думать, что это правда. Ведь если я знал, если мои привидения предупреждали о грядущем несчастье, почему я бездействовал? С другой стороны, мне всегда было крайне тяжело отличить действия от актерского действа. Вдобавок, тогда я пошел по неверному пути. Я искал в прошлом, но на самом деле вовсе не оттуда являлись мне фантомы. В те первые недели затворничества я часто грезил, что ко мне приедет Касс и вместе мы создадим некий новый вариант прежней жизни, в которой я совсем запутался, что мы сумеем как-то искупить потерянные годы. Не эти ли фантазии вызвали ее образ? Не они ли ослабили ее связь с реальной жизнью, жизнью, которую она уже не проживет? Они не проживут.Я пока не чувствую своей вины, еще нет; времени на это будет предостаточно.Ночью после похода в церковь мне приснился непонятный сон, который меня странно взволновал, почти утешил. Я находился в цирке. Там же стояли Добряк, Лили, Лидия; кроме того, я сознавал, что каждый зритель – хотя в темноте было плохо видно – приходится мне родственником или знакомым. Мы все смотрели вверх на Касс, она свободно висела в самом центре шатра: руки протянуты вперед, спокойное лицо ярко освещает луч белого мягкого света. Пока мы смотрели, она стала плавно спускаться ко мне, все быстрее и быстрее, сохраняя бесстрастный вид, руки подняты, словно в благословении; но, приближаясь, она не становилась больше, а, наоборот, постепенно уменьшалась, так что, когда я в конце концов потянулся, чтобы поймать ее, моя дочь стала крохотным сверкающим пятнышком, а через мгновение пропала бесследно.Я проснулся с ясной головой, усталость последних дней как рукой сняло. Поднялся, подошел к окну и долго стоял в темноте, разглядывая пустынную пристань и море с маленькими ленивыми волнами, которые будто бы снова и снова полусонно шептали о чем-то. * * * В день нашего отлета разразилась буря. Самолет промчался по затопленной взлетной полосе и с воющим свистом поднялся в воздух. Когда мы летели над горами, Лидия с третьим бокалом виски в руке оглядела острые пики, заснеженные ущелья и выдавила горький смешок.– Вот бы сейчас разбиться, – сказала она.Я подумал о нашей обезличенной дочери, лежащей в гробу в багажном отделении у нас под ногами. Что за Добряк поймал ее, какой Билли из Бочонка вонзил зубы в горло и высосал кровь? * * * Странно вдруг оказаться дома – в моем бывшем доме, – когда похороны позади, все закончилось, но жизнь упрямо желает продолжаться. Я старался гулять как можно чаще. Особняк у моря стал для меня чужим. В наших отношениях с Лидией возникла странная скованность, неловкость, словно мы вдвоем совершили преступление и теперь стыдимся друг друга, потому что знаем, что каждый из нас натворил. Я целыми вечерами бродил по улицам, предпочитая пограничные зоны между пригородом и центром, где цветет буддлея, покинутые машины ржавеют, лежа вверх колесами в груде осколков, а разбитые окна заброшенных фабрик вспыхивают неземным сиянием в косых лучах осеннего солнца. Здесь бродят ватаги сорванцов, а за ними, ухмыляясь, трусит неизменная дворняга. Здесь на клочках пустырей собираются алкаши, прикладываются к большим коричневым бутылкам, поют, ссорятся, зубоскалят мне вслед, когда я пробираюсь мимо, подняв воротник черного пальто. И еще я встретил здесь множество призраков, людей, которые сейчас не могут находиться среди живых, которые были стариками в годы моей молодости, пришельцев из прошлого, из мифов и легенд. На этих безлюдных улицах я уже не могу определить, живые люди вокруг меня или мертвецы. И тут я говорю с моей Касс гораздо откровеннее и честнее, чем когда она еще жила, правда, дочь ни разу не отозвалась, ни разу, хотя могла бы. Могла бы объяснить, почему вдруг решила умереть на том выбеленном солнцем побережье. Сказать, кто отец ребенка. Или чьим кремом от загара пахло тогда в ее номере. Может, она им натерлась, а потом бросилась в море? Такие вопросы не дают мне покоя.Я изучаю ее записи, целую кипу листов писчей бумаги, найденных в гостинице. Она может гордиться мной, моим прилежанием: я не менее целеустремлен, чем какой-нибудь кембриджский зубрила. Все написано от руки, неразборчиво, и поначалу казалось, что там царит полный хаос, никакого порядка, логики или смысла. Но потом постепенно начала вырисовываться некая последовательность; нет, не последовательность, там нет никакой последовательности, скорее дух, слабый мерцающий проблеск, намек на смысл. Частично это дневник, хотя события и наблюдения описаны в фантастическом стиле, окрашены в невероятные тона. Возможно, она сочиняла некую историю, чтобы просто развлечься или разогнать скопище ужасов в голове? Кое-что повторяется – имя, просто инициалы, место, куда она часто приходит, подчеркнутое слово. Есть эпизоды изгнания, убийств, вымирания, потери себя. Все это мелькает в бурном водовороте ее запечатленных грез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64