– Никаких собак. Никаких собак в магазине. – Он машет руками так, словно боится, что на него станут прыгать блохи.
Я готова наброситься на него с бранью (уже открыла для этого рот) и вдруг вижу НЕЧТО: обложку журнала «Стар» с фотографиями парочки актрис и моим снимком – рот у меня открыт, я в мешковатых шортах и в безрукавке с треугольным вырезом, стою подбоченясь и расставив ноги. Снимок был сделан несколько месяцев назад, на баскетболе, на матче для знаменитостей. Хьюберт не только заставил меня пойти, но и настоял, чтобы я участвовала в игре (это оказалось к лучшему, поскольку я была таким ужасным игроком и так взвинтилась из-за пережитого стресса, что Хьюберт обещал, что мне никогда больше не придется делать ничего подобного). Под фотографией было написано: «Принцесса Сесилия, 5 футов и 10 дюймов, 117 фунтов». И это нагромождение лжи увенчивал заголовок: «Уморит себя голодом?» Меня затошнило, ведь на самом-то деле в тот день я съела два хот-дога. Я хватаю Мистера Смита и «Стар», бегу домой и бросаю дверь открытой. Д.У. сидит в гостиной, спокойно пьет кофе маленькими глотками и внимательно рассматривает фотографии в журнале «Нью-Йорк». Я задыхаясь падаю на стул.
– Ну же, Сесилия, – говорит он, взглянув на часы, – уже восемь сорок три. Тебе не кажется, что пора бы и одеться?
Я действительно не знаю, что ему сказать, поэтому валюсь на пол, судорожно извиваюсь и хватаюсь за горло, пока он не выплескивает мне в лицо стакан воды.

Когда я, по обыкновению в темных очках и платке, прижимая к груди Мистера Смита, ехала в город, меня придавила такая тоска, будто тело мое уже погребено под бетонными плитами. Когда мне так худо, то трудно двигаться, трудно сделать любой пустяк, например, прикурить сигарету, а временами – раз уж так часто остаюсь в квартире одна – я просто сижу целыми часами, уставясь в пространство, то на лестнице, то в кухне на полу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, насколько все плохо, поэтому обычно я вру примерно так: «О, я весь день читаю журналы или кручусь по хозяйству, забираю какую-нибудь ерунду из химчистки…» Но очень часто я ловлю себя на том, что вывожу у себя на ладони шариковой ручкой: «Помогите, помогите», – и к концу дня надпись всегда смывается. Мои мысли зациклены на одном и том же и кружатся маленьким электрическим паровозиком: «Все ненавидят меня и смеются за моей спиной, а может, и не смеются, но только того и ждут, чтобы я опозорилась, ляпнула какую-нибудь глупость (или все равно что, ведь если люди так бдительно следят за каждым вашим шагом, практически все, что бы вы ни делали, кажется им глупостью), а некоторые дожидаются моего пристального и неодобрительного взгляда, чтобы иметь возможность наябедничать друзьям и коллегам: „Я встретил принцессу Сесилию: она сущая стерва, что правда, то правда“.
И куда бы вы ни пошли, люди смотрят на вас так, словно готовы возненавидеть, и взгляды их – будто камни, градом летящие в вас, и вы наконец не выдерживаете, вы останавливаетесь, вы обхватываете голову руками и медленно уходите в небытие.

* * *

Д.У. барабанит пальцами по подлокотнику.
– Я был женат, – сообщает он, – дважды.
– Знаю, – вяло говорю я. Я и в самом деле расстроена той фотографией в «Стар» и статейкой, где меня заклеймили как голодающую до потери пульса истеричку, а я вовсе не такая, просто так сложена, вот бы мне еще объяснить это самой себе.
– Я был женат, – повторяет Д.У., – и одно уяснил совершенно точно. Самое важное в браке – это антураж. Например, легкая беседа за завтраком, добродушное подтрунивание на вечеринках. Комплименты раз или два за день значат куда больше, чем так называемое чувство, о котором, прямо скажем, никто особо не заботится.
Я молча склоняю голову; интересно, почему это мы с Д.У. все время говорим об одном и том же и я даже не пытаюсь ему напомнить, что его последний брак обернулся таким кошмаром (и настоящим скандалом в прессе), и его жена, которой сейчас по меньшей мере лет восемьдесят, но которая раз двенадцать подтягивала лицо и не выходит без розовых солнечных очков, всегда покидает компанию, стоит кому-нибудь упомянуть его имя.
– Я бы даже сказал, – продолжает Д.У. рассеянно, – что антураж – это самое главное в жизни, куда ни взглянешь. Ну, правда, кому есть дело до того, что ты просто кусок дерьма, если на обеденном столе у тебя чудесные цветы, а слева сидит человек-легенда, и справа тоже, и тебя снимают фоторепортеры, а твои носки, благодарение Богу, из кашемира, и ты улыбаешься соответственно, и без твоей фотографии не обходится обзор светской хроники журнала «Вог». Ведь только это и ценится, не правда ли? Ты, конечно, можешь не понимать всего этого, потому что, как все люди с психическими расстройствами, зациклена на себе. Тебе нет никакого дела ни до меня, ни до того, что твоя собака пускает слюни на мой костюм от Прады.
– Мистер Смит не пускает слюни, – говорю я, не в силах даже разозлиться.
– Ох, извини, я имел в виду тебя, – говорит Д.У.
Все еще прижимая к груди Мистера Смита, я позволила ему увести меня от машины на Мэдисон-авеню, где бурят и долбят тротуар, из проезжающего спортивного «мерседеса» вырываются звуки рэпа, люди двигаются под ритмичное громыхание «ну-ка глянь, ну-ка глянь, ну-ка глянь», и в этот краткий миг я чувствую, что звуки города поднимаются грохочущей волной и сокрушают меня. Мы идем по узкой терракотовой лестнице и входим в красивый салон со стеклянной крышей, мраморными колоннами и фонтаном посередине (вероятно, подразумевалась некая имитация римских терм);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94