Утром она встает очень рано. Поскольку чувствует себя удивительно счастливой. И не хочет терять ни минуты этого нового дня. Она спускается вниз, на первый этаж, идет вдоль внутреннего канала, куда Тицио сможет отвести воду из речки с живой форелью. «А еще я, наверное, буду разводить здесь креветок», — сказал он вчера.Пройдя по дубовым плашкам, звонко хлопающим под ногами, она отворяет застекленную дверь и выходит.Пальмы в саду обмахивают ее бахромчатыми ветвями, самшит дышит горьким своим ароматом. Она замечает на камелии готовый распуститься бутон. Поток, что всю ночь издали убаюкивал ее, теперь бежит рядом. Но она оставляет его в стороне, решив взобраться по каменистой уступчатой тропе на холм. Там ей встречается пестрый петух напыжившись и преградив ей путь, он воинственно взирает на нее круглым черным глазом. Она грозит ему, и он легонько клюет ее в палец.Она карабкается по склону, усыпанному палой листвой, но очень скоро устает. «Мне теперь все время хочется спать». Из пальца сочится кровь — бледно-розового цвета, — и она заматывает его носовым платком. Перед нею на раскрошенной гранитной ступеньке блестит осколочек кварца. Она подбирает его, и ей представляются те драгоценные камни, какими женщины на Востоке инкрустируют себе лица. Забавы ради она вдавливает камень в ладонь. Твердый остроконечный кристалл легко входит в нее. И совершенно не причиняет боли. Она сжимает руку.Обернувшись, она видит, что из кустов за нею следит кот. Она хочет подойти к нему и погладить, но он, мяукнув, исчезает.«Только бы Тицио не заметил этот кристалл у меня в ладони, начнет расспрашивать…» Расспрашивать — о чем? Она боится, сама не зная почему, любых вопросов. Но когда она возвращается, он не задает ни одного, только беспокойно нюхает воздух, а потом начинает смеяться.— Никак не пойму, что это со мной, — говорит он. — Иногда в голову приходят такие странные мысли.Он показывает ей свои книги, свои картины, приносит пластинки и старинную музыкальную шкатулку, где танцует восковая балерина. Потом он готовит ужин.— Вы меня балуете! — говорит она. — До чего же приятно, когда за тобой так ухаживают! Только вот сама я бездельничаю.— Вы здесь не для того, чтобы работать.— Но для вас это утомительно, Тицио!— О, я люблю принимать гостей. Это не работа. Вот тяжелую работу мне делать нельзя… из-за моей болезни.— Сердце?— Сердце. Но это не страшно.Следующей ночью ей снится, будто она несет своего ребенка на спине, в шали, связанной концами на груди. Узлы стягивают тело, душат ее. Но она потеряла накидку и шапочку ребенка и теперь разыскивает их на вокзале, в толчее среди эмигрантов.Она просыпается в крайнем волнении. А ведь она никогда не думала об этом ребенке, который родился у нее мертвым. Она вертится на диване, пытаясь сбросить придавившие ее одеяла, но с каждым движением еще больше запутывается в них. В темноте белеют оконные занавески. Она зажигает лампу в изголовье и с удивлением обнаруживает на подоконнике открытого окна большую черную птицу. Птица нерешительно выжидает, потом, влетев в комнату, садится на деревянный куб, смотрит на нее оттуда и тянет вперед мощный клюв. Может, это крупный дрозд? И вдруг она понимает: это ворон.Еще три ворона садятся на подоконник. Она встает, бросается к окну, запирает его. Но птицы барабанят клювами в стекло, угрожая разбить его, а первый ворон взлетает Розе на голову. Она пронзительно кричит.— Что такое?Ее друг, ее брат стоит на пороге в халате, совсем заспанный.— Да нет, ничего, — все еще дрожа, отвечает она.И правда, пернатые разбойники в окне исчезли. Зато пол в комнате загажен, и по свежему птичьему помету нагло разгуливает ворон.— Я его знаю, это Фриц. А ну-ка, Фриц, убирайся отсюда, нельзя беспокоить дам! Тицио берет рисовую метелку и выгоняет ворона из комнаты.— У него есть дурная привычка являться сюда за кормом.— Похоже, на этот раз он собирался съесть меня, — говорит Роза.Внезапно она очутилась совсем одна на маленьком деревенском вокзале. Подошел и остановился поезд. Дверь открылась, и контролер едва успел подхватить ее.Она сразу узнала вагон, в котором ехала накануне. Только теперь ей казалось, что это было давным-давно, много дней или даже недель тому назад. Сколько же? Она не знает.Старая дама читала туристический проспект. Молодой человек беззастенчиво разглядывал лыжницу в желтых брюках, рыжая челка ела мандарин. Они встретили Ночную Розу без всякого удивления. Ни о чем ее не спросили. Это она задала им вопрос:— Куда мы едем?Все четверо устало улыбнулись.— Теперь мы начинаем понимать.— Да, наконец-то нам все ясно.— Давно пора, — сухо заметил молодой человек.— Я, кажется, тоже поняла, — сказала она. опустив глаза.И тут увидела, что держит в сложенных руках три розы и четки из сухих ягод Иерусалима. Опустевшая комната В этой огромной квадратной комнате — а лучше сказать, зале, хотя она служила спальней, — ничего не было.Ровно ничего. Ламбрекены, маркетри, барельефы, лепные фризы, когда-то, не так уж и давно, украшавшие четыре ее стены и разделенный балками потолок, исчезли, сорванные, украденные, разрушенные. Так уж ничего? О нет, кое-что осталось — узкая кровать. Ее сразу и не разглядишь, комната слишком велика и всегда темновата, несмотря на широкое окно. Скромная, но изящная, белая с золотом, узкая деревянная кроватка — ни колонок, ни балдахина, — и места в ней — только-только для обнявшейся пары.В общем, даже меньше чем ничего. Окно, за которым зияла пустота, и само по себе было пусто, давно лишившись и стекол, и рамы, и задвижек. Но и свет в его голом проеме не мог победить серый полумрак комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10