Он был как чума, и Пизон совершенно не знал, как с этим бороться.Зачем он усыновил этого подонка? Даже боги не ведают — зачем. А теперь Бенит прилип к нему и не отстает. И никогда не отстанет. Никуда от него не деться.Вслед за Бенитом в дом притащился мерзкий старикашка Крул, ковырял заскорузлым ногтем драгоценные фрески Аквилейской школы и ругался по поводу выброшенных на ветер денег. «Одна мазня, туман какой-то, ничего не разобрать, — бормотал старикан. — Не люблю я эти новшества». На кухне Крул обследовал каждую кастрюлю, сделал поварам выговор за транжирство, в бельевой — распек служанок за порванные простыни, умудрился отнять у управляющего чековую книжку, а потом явился в таблин Пизона и пустился в рассуждения о политике, перемывая косточки каждому из шестисот сенаторов по очереди. Пизон попытался заикнуться о том, чтобы Крул убрался куда-нибудь подальше, но Бенит горой встал на защиту деда. И банкир уступил, сам не зная почему.Вскоре Пизону начало казаться, что он сходит с ума. Сходит, но никак не может сойти.— Папаша, ты слишком много пьешь, — заметил Бенит. — Наконец-то я могу называть тебя папашей законно.— Заткнись. Я не нуждаюсь в твоих советах.— Неужели ты не хочешь послушать мои умные мысли?— Бенит, мы оба висим на волоске. Драчка в подвале сорвалась, мой заказ не выполнен, а этот олух Макрин пустился в бега. Я взял два клейма. Одно — чтобы из Цезаря выпустили кишки, и второе, чтобы сделаться императором. Заплатил за каждое миллион сестерциев. А что вышло? Пшик!— Друг мой, это-то и хорошо. Потому что императором теперь стану я. А Цезарь все равно умрет.Пизон смерил своего только что усыновленного сынка презрительным взглядом. Бенит сидел на высоком стуле и играл на клавиатуре органа пальцами ног. У него была одна клавиатура — без труб. Но эти беззвучные упражнения чрезвычайно его забавляли. Он приходил в восторг от одного нажатия клавиш.— Что? Я посвятил тебя в свои планы, а теперь ты… — Пизон задохнулся от подобной наглости. — Ты украл у меня идею, подонок!— Разве подлость охраняется Римским правом? Напротив, насколько я помню, одно из положений права гласит: «К постыдному никто не обязывает».— Ничтожество!— Неправда. Я — великий. Просто великие иногда кажутся людям примитивным смешными и непонятными. Вот на тебя точно никогда не падет выбор.Из-за твоего богатства. А я беден. Но при этом потенциально богат. Я там и здесь. И нигде. Таких обожает толпа. Она влюбляется в них мгновенно и надолго. Да здравствует толпа! За две тысячи лет она не сделалась ни умнее, ни просвещеннее! Папашка, налей мне. Я хочу выпить за толпу.Как ни странно, но Пизон исполнил просьбу Бенита.— Папашка, мне очень понравился твой замысел, но я внес с него некоторые коррективы. Я — твой корректор, папашка, цени. Кстати, ты знаешь, что Элий в Риме? Нет? Приехал тайно. Говорят, он болен. Так вот, сегодня ночью я убью Цезаря, а в убийстве обвинят Элия. Разумеется, с него снимут потом обвинение… может быть. Но это не важно. Главное — бросить тень. Элию не избавиться от нее до конца жизни. А главное, Руфин никогда не простит Элию смерти сына — не важно, виновен сенатор или нет. А потом выйду я весь в белом. И стану императором.Пизону казалось, что Бенит бредит.— Поражен грандиозностью моих планов? — продолжал Бенит. — Я уберу Цезаря, потом Руфин уберет Элия, а уж потом мы с тобой, дорогой папашка, придумаем, как не торопясь убрать Руфина. Настало время массовой уборки. Урожай созрел.Пизон вновь наполнил свой кубок и осушил.— А потом ты уберешь меня?— Нет, дорогой папочка. Ты сам устранишься. Отойдешь в тень и будешь мне помогать добывать власть. А я буду помогать тебе добывать деньги. У нас будет совместная компания. «Пизон и сыновья. Рим и провинции». Неплохо звучит? Мы как два братца Диоскура — один бессмертный, другой — обычный человек.— Потише, пожалуйста, — шепотом попросил Пизон.— А что такого? Неужто Руфин не знает истории о двух любящих братьях Касторе и Поллуксе? Не волнуйся, папашка, доносчиков никто не слушает нынче. Лучше давай заключим пари на миллион сестерциев, что я сделаюсь Августом.— Руфин еще жив и не собирается умирать.— Миллион, папаша. Неужели тебе жаль миллиона для родного сыночка?И он ударил разом двумя ногами по клавиатуре. Пизон сморщился, как будто пронзительные звуки органа в самом деле раздались в комнате.Отставной фрументарий Лапит пробирался по рынку меж женщин в ярких двуцветных платьях и слуг с сумками и корзинами. Лапит любил сам ходить на рынок и выбирать зелень и фрукты. А еще он непременно останавливался возле торговца антиквариатом, в основном поддельным, что расположился под пестрым тентом возле статуи Меркурия. Но среди его барахла порой встречались подлинные и по-настоящему ценные вещицы. Завидев постоянного покупателя, старый торговец-сириец ожесточенно замахал руками, приветствуя Лапита.— О благородный и несравненный Лапит! — кричал антиквар, хотя бывший соглядатай был от него еще в десяти шагах, — я нашел для тебя подлинное ожерелье царицы Клеопатры. Только посмотри!И старый пройдоха достал из-под прилавка потертый кожаный футляр. Внутри тускло поблескивала нитка дешевых гранатов. Вряд ли подобное ожерелье надела бы даже служанка Клеопатры. Лапит презрительно хмыкнул.— Не нравится? Тогда я поищу что-нибудь другое… Что скажешь о броши в виде скарабея?Антиквар суетился, выбирая подходящую вещицу среди многочисленных безделушек.— Лапит…— услышал соглядатай рядом с собой незнакомый голос.Он обернулся, но никого не увидел.— Не оборачивайся, сделай вид, что интересуешься барахлом этого жулика, — продолжал голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130