Постум не приедет. Задуманное рухнуло. Никто, кроме Постума, не имеет права низложить Бенита. Но в Риме у малыша не хватит на это сил. Сенат не позволит. Исполнители не позволят. Новый префект претория не позволит. Младенец не может победить толпу прохвостов. Да может ли прохвостов кто-нибудь победить? Они, как саламандра, пожирающая собственный хвост, могут лишь пожрать сами себя.
Элий говорил, но ему было все равно — признают его отцом императора или самозванцем. Ему казалось, что он ослеп. Перед ним была пустыня чернее ночи.
— От моего имени пусть выступит Аспер, — заявил Бенит.
— Пусть этот человек в самом деле Гай Элий, — начал Аспер, — но тогда он больше не является римским гражданином. Его считали мертвым. Его оплакали. Ему воздвигли кенотаф. Согласно римским законам он перегрин. Он должен подать прощение на имя императора с просьбой о возвращении гражданства. Так? — обратился Аспер к адвокату Элия.
— Именно так.
— Так о чем же речь? О чем мы спорим? Пусть подает прошение, — засмеялся Аспер. — Разве это тот вопрос, который решается в Большом Совете?
Элий недоуменным взглядом обвел зал заседаний. Так просто? Его признают? Никто даже не пытается доказать, что Элий — это не Элий. Впрочем, Бенит наверняка уже давно знал, что Элий жив. Преторианцы вернулись из плена в Рим куда раньше.
— Я не могу допустить, чтобы моего сына воспитывал чужой человек, — заявил Элий.
— Разве кто-то против? — фыркнул Бенит. — Возвращайся в Город и воспитывай малыша.
«Знает, все знает…» — мелькнуло в мозгу. Такое отчаяние охватило Элия, что он едва не завыл в голос. Но кого винить — себя, Бенита, Фортуну?
— Я не могу вернуться в Рим, — выдавил он с трудом.
— Почему? — спросил Бренн и нахмурился.
— Я дал обет.
— Какой же?
Элий молчал: пропал голос.
— Так какой же обет ты дал? — настаивал Бренн.
Элий сделал знак, что не может говорить. Вместо него заговорил адвокат:
— Гай Элий Перегрин настаивает, чтобы его сын жил вместе с ним в Лютеции.
— А может, в Северной Пальмире? — издевательски спросил Бенит. — Может, вообще свалить императору в Новую Атлантиду, потому что его сумасшедший отец дал какой-то там обет. Император Великого Рима живет в Риме и больше нигде. Кто-нибудь хочет возразить? — Никто не пожелал. — Тогда с этим вопросом покончено.
У Нее отняли Постума. Она отчетливо поняла это в то мгновение.
Закричала, в бессилии заколотила кулаками по подушкам. Потом сползла с ложа на пол. И так лежала неподвижно, уже не плача и не крича, только сознавая одно: она потеряла своего мальчика. Ничего изменить уже нельзя. Так Элий и нашел ее на ковре в спальне в одной ночной тунике. Услышав его шаги, она приподняла голову и спросила:
— Где наш мальчик?
Элий поднял ее и перенес на кровать.
— Где Постум? — повторила она. Теперь он ответил:
— В Риме.
— Мы поедем за ним?
Он отрицательно покачал головой.
— Квинт выкрадет его и привезет к нам?
— Это невозможно. Император не может бежать из Рима. Мы надеялись, что здесь, в Лютеции, Постум на Большом Совете перечислит преступления Бенита и объявит о его низложении. Мы могли выиграть. Мы должны были выиграть. Но теперь — нет. Бенит не пустил Постума в Лютецию. А требовать низложения Бенита в Риме бесполезно.
— Элий, мы потеряем нашего мальчика, — прошептала Летиция.
Он обнял, прижал ее к себе. Она обхватила его за шею. О боги, как он искалечен. Ведь он едва не умер, там, в пустыне. Она думала, что сойдет с ума от счастья, встретившись с ним наконец. А вместо этого она испытывает что-то похожее на отчаяние. Нет-нет, умом она понимала, что иначе Элий поступить не мог. Иначе он бы не был ее любимым Элием. Но… Он разлучил ее с Постумом. Об этом она будет помнить каждую минуту. Об этом будет помнить всю жизнь. Бенит превратит ее мальчика в чудовище. Она так и подумала — мой мальчик. Как будто он был только ее сыном и не принадлежал Элию. Но она не должна так думать. Разве она не давала клятву: «Где ты, Гаий, там и я, твоя Гаийя». Она поедет в Северную Пальмиру, раз он этого хочет. Но она будет помнить, и он будет помнить. И это воспоминание, как взаимное предательство, будет связывать их вторыми узами, не менее прочными, чем брачная клятва. Брачная клятва, которую им вновь предстоит дать.
А в ушах вдруг отчетливо прозвучал насмешливый голос Сервилии:
«Этот человек когда-нибудь продаст и тебя, и твоих детей за мифическое благо Рима. Тогда ты вспомнишь мои слова».
Летиции показалось, что внутри нее сжимается плотный холодный комок. Ненависть неведомо к кому. К Сервилии? К Элию? Сервилия оказалась права. Как всегда, оказалась права. Ну почему, почему все подлые, все мерзкие предсказания сбываются? Почему жизнь устроена именно так? Почему нельзя опровергнуть, доказать, ничего нельзя доказать? Что ей делать? Оттолкнуть Элия, вернуться в Рим? Ей представилась гаденькая улыбка на губах Сервилии. И сальный взгляд Бенита, и фальшивое сюсюканье: «Моя дорогая доченька Августа». Нет, это невозможно, без Элия она не может. А без Постума?
Глава 28
Августовские игры 1976 года

«Гражданство будет возвращено Гаю Элию Перегрину, если он попросит об этом. Пока что никаких бумаг на имя императора от названного лица не поступало».
«Акта диурна», 5-й день до Ид августа
Дворец Бренна в Лютеции украшали современные картины. Яркие краски, смелые мазки. Не вечность запечатлена — один миг. Сад, наполненный светом. Река в яркий полдень. Элизийские поля вечером, толпы гуляющих, свет фонарей, туман, дождь. Это издали. А приблизишь взгляд — и только мазки, мазки, мазки. Элий, глядя на эти холсты, всякий раз испытывал странное чувство, будто видел совершенно новую картину, иную, чем вчера или позавчера, будто перед ним не прежняя, а новая минута вечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104