Внизу, под полом, подозрительно поплескивало. Наступит момент, поток подхватит крошечную хижину и понесет ее как утлый челнок, — представлял Гимп. Нет, не понесет. Дырявая хижина тут же рассыплется.
Еще одно серое дождливое утро начиналось как обычно. Марий Антиохский занимался мастурбацией. При этом приговаривал, повторяя слова Диогена: «О, если б, потирая брюхо, можно было утолить и голод». Гимп лежал на кровати и смотрел в потолок, а Гепом готовил завтрак из просроченных консервов, найденных на помойке.
— Где ты взял эту мерзость? — спросил Марий, заглядывая в кастрюлю, где плавали куски чего-то розового и красного и растекалась по поверхности воды тонкая пленка сала.
— Там же, где и всегда, — невозмутимо отвечал Гепом.
— Верно говорил учитель, что самое страшное на свете — это нищая старость.
— Зря ругаешься, — возразил Гепом. — У меня на помойке выросло цитрусовое дерево. Я его пересадил поближе к дому. Скоро у нас будет свой сад.
— Уж скорее грибы тут вырастут, — вздохнул Марий Антиохский. — Погода с ума сошла.
Ему никто не ответил — ни Гимп, ни бывший гений помойки. Нечего было возражать, мысль очевидная. Говорить об очевидном — все равно что слушать, как стучит дождь по железной крыше.
— Надо было отправляться в путь, а не засиживаться здесь с вами, — пробурчал старый киник. — Сейчас сидел бы где-нибудь под пальмой и жарил на солнце старые кости.
— А где-то еще светит солнце? — спросил недоверчиво Гимп.
Хижина дрогнула, будто испугалась угрозы старика уйти и бросить ее. Ужас пронизывал жилище с головы до ног. Дрожали стены и стропила, сверху сыпалась какая-то труха. И падали изредка капли воды — где-то крыша все же дала течь.
— Землетрясение, — прорычал Гепом и, вскинув лицо к потолку, завыл совершенно по-волчьи: — У-у-у…
Гимп попытался встать, но тут же вновь повалился на кровать — почему-то не хотелось никуда бежать. Мир рушится? Ну и пусть себе рушится. Давно пора. Стены ходили ходуном. Кровать подпрыгивала. Но утлое жилище не желало разваливаться. Может, его скрепляло нечто большее, чем гвозди, шипы и клинья?
— Мир предоставлен сам себе, — с грустью сказал Марий, — и мне это не нравится. Гении больше ни за что не отвечают. И люди не отвечают. И я подозреваю, что боги не отвечают тоже.
— Гепом, твою обожаемую помойку смоет дождем. Что ты будешь делать?
— Люди создадут новую, — хихикнул бывший гений. — В этом преимущество помойки перед храмом или базиликой. Те не восстанут, как Феникс, из пепла. А помойка возродится. Помойка бессмертна! Что есть помойка? Это вещи, которые люди когда-то ценили. Игрушки, в которые играли в детстве, книги, которые читали, когда подросли, музыкальные инструменты, на которых бренчали в юности, одежда, которую обожали и сносили до дыр, авто, которые водили в зрелости, ложа, на которых они предавались Венериным утехам и которые их наследники, зачатые на этих ложах, выкинули сюда. Все, что любили, все, что ценили, — здесь. Нет ничего драгоценнее помойки. Вся жизнь человечества на помойке. Подлинная жизнь.
Молния расколола мир, озарила белесым сумасшедшим светом, и вновь воцарился серый полумрак. Следом прорычал гром. И укатил. Еще отчаяннее забарабанил дождь. Никогда, никогда, никогда не кончится дождь. Никогда, никогда, никогда не выглянет солнце.
— В этом году в Империи будет голод, — вздохнул Гимп. Он все еще мыслил как гений Империи. — Хлеб сгниет. И виноград. И овощи.
Однако хватит лежать в неподвижности. Пора отправляться путь. Пора идти спасать Империю. Зачем же он рисковал, зачем кидался в огонь? Все ради этого. И никогда не наступит конец. Вновь и вновь надо подниматься и отправляться в путь. Такова судьба гения. Если ты гений Империи — ты должен думать об этом постоянно. Даже если тебя выкинули на помойку.
— Промокнешь, — предрек Гепом. С этим было трудно поспорить.
— На, возьми, — гений помойки протянул собрату клеенчатый плащ и солдатские калиги. — Плащ порван немного сбоку, но я зашил. А калиги почти новые.
— На помойке нашел?
— Ну не в лавку же ходил, — усмехнулся Гепом. — Жаль, что ты не сенатор. А то у меня есть тога с пурпурной полосой. Причем совершенно новая и, похоже, даже не стиранная. Нашел картонную коробку, а в ней, представляешь, — тога, сенаторские башмаки с серебряными полумесяцами и парик.
— Покажи, — потребовал Гимп.
— Ты что, осмелишься обрядиться сенатором?
Гепом нехотя достал свое сокровище. Тайком иногда он обряжался в эту тогу и красные башмаки, похожие на котурны. Неудобные башмаки: подметка одного здорово толще другого. Невольно в такой обувке начинаешь хромать.
Гимп внимательно осмотрел находку.
— Давно ты это нашел?
— Да уж прилично.
— В семьдесят четвертом, летом.
— Осенью, — уточнил Гепом.
— Зря ты не отнес коробку вигилам.
— Вот еще. Ну выкинул кто-то тогу, парик. Может, актер какой.
— Да, актер. Только актер этот убил Александра Цезаря.
— С чего ты взял?
— Убийца Александра пытался подражать Элию. Он был в сенаторской тоге, в парике с прямыми темными волосами. И еще он хромал. Все сходится.
— Да-а, — задумчиво протянул Гепом. — Похоже.
— Так вот, мой тебе совет. Нет, не совет, а приказ.
— С чего это ты мне приказываешь?
— Потому что я — гений Империи. А ты — гений помойки.
— Были, — напомнил Гепом.
— Неважно. Немедленно. Сегодня… Нет, сегодня уже поздно. Завтра отнеси эту коробку вигилам. И не просто вигилам, а отдай ее префекту Курцию. Запомнил?
— Ну, может, и запомнил, — нехотя отозвался Гепом. — Только этот Курций меня не арестует? Ведь я не зарегистрировался в префектуре.
— Вот и зарегистрируешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104