Грохнувшись в липкую лужу, он перебил себе хребет, пытался подняться, ударяя передними ногами и поднимая тучи черных брызг. И опять ржал и кричал по-человечески, пока один из монголов не выстрелил ему в голову и не прекратил мучения. Если бы кто-нибудь из римлян видел происходящее, он бы истолковал смерть жеребца как мрачное знамение. Но все римляне пали.
С римлянами общаться просто. Вся их нехитрая философия — купить, подкупить, пригрозить. С варварами иначе. Они непредсказуемы. Кто их разберет, этих пришельцев из степи. Желтые плоские лица, черные узкие глаза. То ли они собираются продать тебе по дешевке пленника, то ли обнажат кривые сабли и зарубят и тебя, и твой товар. Лучше бы держаться от них подальше. Но Малек чуял добычу, она манила, она пьянила, так зверя пьянит кровь. Монголы убивали и жгли. Насиловали и вновь убивали. Но все равно много, слишком много пленников скапливалось в их лагере. Женщины и мужчины, связанные, полуголые, голодные, спали прямо на земле, скованные друг с другом. Их можно купить дешево, а перепродать дорого. Фокус в том, чтобы отыскать нужный товар. И Малек готов был рискнуть. Он встречался взглядами с пленниками, ободряюще кивал, улыбался. И они уже верили, что он готов им помочь. Они ползли к нему на коленях. Торопливо шептали опухшими потрескавшимися губами:
— Спаси.
— Имя, родня, — спрашивал Малек. Если он слышал в ответ: «Нет никого. Все погибли», — тут же отходил. Но если в Риме или Антиохии за пленников готовы были дать выкуп, Малек записывал имена. Малек рисковал. Но он всегда рисковал, и потому сундуки в подвале его крепости переполнены золотом.
Вот монголка с бурым толстым лицом, похожим на засаленную подушку, варит в бронзовом котле баранину. Запах знатный. Грязную поварешку монголка моет прямо в бульоне. И миску тоже. Двое степняков тянут за уши третьего, дабы тот разинул рот, и вливают ему в пасть вино из глиняной бутыли. Еще двое хлопают в ладоши и пляшут. Малек отворачивается, чтобы скрыть брезгливую гримасу. Властители… Скоро весь мир будет вытирать перепачканные кровью и жиром руки о нестираные кожаные штаны. А те, кто разгуливает в белых тогах, чистит зубы по утрам, а на ночь читает поучения Сенеки и Марка Аврелия, разучились сражаться.
Малек однако не просто гулял по лагерю монголов, он шел к юрте Субудая, перед которой на шесте развевалось хвостатое знамя. Субудай позвал работорговца к себе. Входя, Малек постарался не коснуться двери или веревок, дабы этим не оскорбить хозяина.
К повелителю надо вползти на коленях, боднуть лбом ковер меж расставленными руками.
— Хочешь, торговец, я продам тебе хорошую добычу? — спросил монгол, странно ухмыляясь.
Или так показалось работорговцу? На желтом скуластом лице одноглазого не поймешь что написано — то ли радость, то ли злость, то ли самодовольство. Малек вновь боднул лбом персидский ковер меж расставленными руками.
— Вижу, что хочешь! — рассмеялся Субудай. — Угадай, торговец, что это будет за добыча?
— Пленники? — спросил Малек и осмелился приподнять голову.
— Нет, глупый, не пленники. В этих землях слишком много людей, негде пасти табуны и отары. Это трупы. Трупы римлян.
— Благодарю за столь ценный дар! — завопил Малек, как будто получил шубу с плеча господина.
— Глупец! Это не дар! Я продаю их тебе за три сотни римских золотых. И чтоб ни одного трупа римлянина не было в Нисибисе. Увези их подальше в пустыню и зарой или сожги — неважно. Но чтоб их нельзя было найти.
Малек на мгновение онемел от подобной наглости. Даже на африканских базарах, когда он торговался с арабскими работорговцами за их изможденный дрянной товар, его не надували так отчаянно. Там речь шла о живых. А здесь мертвяки. По золотому за штуку. Что ж это такое! Но спорить бесполезно. Если он скажет «нет», монгол его прикончит и поручит столь «выгодное» дело другому. И Малек вытащил из пояса припрятанные ауреи — все, что у него было — и безропотно отдал Субудаю. У Малека даже явилось подозрение, что багатур знал размер «золотых» запасов работорговца. Поговаривали, что Субудай обладает даром провидца.
Малек, старательно имитируя восторженную расторопность в движениях, попятился к выходу.
В тот же день торговец направился в разоренный Нисибис со своими людьми. Город смердел. На мостовых, покрытых толстым слоем тины, валялись обезображенные раздувшиеся трупы, облепленные тиной. На верхних этажах чудом уцелевших домов нехотя плясали языки пламени — это горело барахло, на которое не позарились монголы. Но запах пожарища не мог перебить сладковатый, ни с чем не сравнимый запах разлагающейся плоти. У некоторых мертвецов собаки обглодали лица и руки. При виде людей наглые псы не убегали, а лишь нехотя отходили в сторону, ожидая, когда можно вновь будет вернуться к добыче. Другие рычали, не желая прерывать трапезы, и их приходилось отгонять плетями. Многие из убитых были зороастрийцами. Их должно было радовать подобное погребение.
Неожиданно раздался громкий хлопок. Все бросились лицом в грязь, прикрывая головы, решили — рванула римская граната. Но ни осколков, ни комьев земли, ни камней не полетело следом. Малек и его люди поднялись. Выяснилось, что Губастый неосторожно наступил на раздутый живот трупа, и газы вырвались из гниющих кишок с оглушительным треском. Малек сначала пришел в ярость, потом расхохотался. Подчиненные подобострастно ему вторили. Обожал Малек этот смех — как эхо он возникал всегда и всюду, стоило хозяину пошутить. Рабский смех — его не спутаешь ни с чем. Рабы смеются, чтобы господин не угостил их плетью и одарил сладкой лепешкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104