Липкое, но оставляющее влажный, прохладный след. Неведомая тварь уже подбиралась к щеке. Он схватился за лицо. На ощупь — влажная плотная тряпка с какими-то клочьями, торчащими во все стороны.
— Н… н… д… — сказала тряпка вполне отчетливо. Гимп отшвырнул ее и расслышал мокрый шлепок.
Гимп открыл глаза. Он видел по-прежнему. Напротив него к стене прилепилась черная тряпка, такая драная, что даже на помойку ее нести было бы стыдно. И эта тряпка смотрела на него, Гимпа. Бывший покровитель Империи несколько раз отчаянно моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Но видение не исчезало. Тряпка наблюдала за пленником. И при этом старательно что-то «изображала». В черных складках то и дело мелькало подобие человеческого лица. Черный тряпичный рот гримасничал, будто силился выдавить какой-то звук.
— Т… в… д… ш…— произнесла тряпка. «Ты видишь!» — догадался Гимп.
— Ловушка! — наконец дошло до бывшего гения.
Тряпка, висящая напротив Гимпа, что-то пробулькала. Говорит? Но что? Гимп не понимал.
Лужи, застывшие черными стеклами на римских мостовых. Дважды он проваливался в их предательскую глубину. Но то была не первая встреча. Первая — гораздо раньше. В лагере недалеко от Нисибиса. Именно там впервые он ощутил это липкое прикосновение. Он помнил, как неведомая тварь обвилась вокруг его ноги. Они оттуда, издалека, из безумного пламени, что выжгло гению глаза и уничтожило тридцать тысяч человек.
— Ты видишь в этой комнате? — удивился Гимп.
— Д-д…— сообщила тряпка и изобразила некий жест, отдаленно напоминающий кивок головы.
Конечно же, собрат по несчастью, она тоже видела свет смерти. Свет, обративший мир гения Империи во тьму.
— Зачем они поместили меня в эту комнату? Ты знаешь?
— Д-д…— отозвалась тряпка. — Д-ш…
— У гениев нет души.
— …ст…
— Гений сам дух. Что же тогда его душа?
— Зн… н…
— Его знания?
Гимп почувствовал, что холодеет. Будто лучи смерти, освещавшие его комнату день и ночь, уже отделили душу от тела. Знания… Тайна гения. У каждого она своя, недоступная для прочих. Ими гении не делятся друг с другом. Гений Империи как гений власти знает много чего такого… И прежде всего, он знает подлинное латинское имя гения Рима. Того самого, о котором людям даже неизвестно — женщина это или мужчина. Единственного гения, не сосланного на землю. Тот, кто знает это имя, повелевает Римом. Так вот что нужно Гюну! Так вот почему такая забота. Когда душа (или знания) покинут гения, они достанутся Гюну. Когда это случится? Завтра? Через час? Что же делать?! Бежать, бежать немедленно! Но как?
— Как мне убежать? — спросил Гимп вслух. — Ведь я слеп за пределами этой комнаты. Ты можешь мне помочь?
— Н…т, — отвечала тряпка. — Т… г… н… пр… д… м…
— Но как я могу придумать!
За дверью раздались шаги, и тряпка поспешно выскользнула в окно, просочившись в щель оконной решетки.
— Как дела? — раздался голос Гюна. — Тебе нравится у нас? Что делаешь?
— Размышляю, — Гимп старался говорить как можно более беззаботно.
— О чем?
— Да обо всем на свете. К примеру, зачем боги швырнули гениев на землю.
— Чего тут думать — нас наказали за то, что мы осмелились спорить с богами.
— Нет, все не так просто, — покачал головой Гимп. — Боги хотели, чтобы гении были среди людей, и мир стал бы другим. Мир, в котором живут гении. Неплохо звучит, — он улыбнулся, зная, что Гюн не видит его улыбки.
— Это дурацкая выдумка.
— Да нет же. Дурацкие выдумки — это истории про потоп, Марсия или Арахну. Боги не бывают бессмысленно жестоки.
— Ты слишком высокого мнения о богах.
— Бессмысленная жестокость присуща лишь низшей материи. Мир движется от Тьмы к Свету, от Зла к Добру. Бессмысленная жестокость толкает мир в хаос. Боги не могут служить хаосу.
— Что ты заладил одно и то же. Бессмысленная жестокость, бессмысленная жестокость, — передразнил Гюн.
— Раз мы среди людей, — Гимп продолжал улыбаться, — значит, должны творить добро и вести мир к добру и…
— Куда? — перебил его Гюн.
— Разве вы не этим заняты? — почти искренне удивился Гимп.
— Примерно так, как это делал Древний Рим.
— Я хочу это видеть! — с жаром воскликнул Гимп, сделав вид, что не заметил двусмысленности в ответе Гюна. — То есть видеть я разумеется, не могу. Но принять участие. С другими гениями. Представляешь, что мы можем сделать, когда все объединимся! — его восторг был почти неподделен. — Неужели гении наконец объединятся?!
— Ты в это не веришь? — пришел черед Гюна снисходительно улыбнуться.
— Я хочу в этом участвовать. Тогда я поверю.
Глава 9
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Сенатор Бенит заявил, что исполнил уже две тысячи пятьсот двадцать два желания. Раскрыть механизм исполнения желаний он отказался. Это его тайна. Так же он отказался опубликовать список исполненных желаний. Сенатор Флакк заявил, что утверждение Бенита — чистейшее жульничество. Однако сенатор Луций Галл склонен считать слова Бенита правдой».
«Акта диурна», 11-й день до Календ октября
Теперь боль была уже терпима. Она будто обломала зубы, превратилась в ноющее, непрерывно зудящее существо. Летиция больше не вслушивалась в тревожный шепот медиков, не спрашивала, какую гадость ей вливают в вену. Она лежала неподвижно, прикрыв веки. Ее уговаривали поесть, сиделка совала ложку с чем-то теплым в губы. Потом Августу погрузили в теплую ванну и позволили лежать около часа, потом опять пытались кормить и опять чем-то кололи. Но к вечеру боль вспомнила о своей изуверской натуре и опять принялась когтить в ногу. Летиция застонала. Топот ног и суета вокруг кровати усилились, опять поставили капельницу, опять позвали какое-то светило для консультации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104