Его луч казался гению Империи черным клинком. Гимп взял кувшин в руки, подержал. Странно одновременно ощущать что-то пальцами и видеть. Как будто совершаешь что-то лишнее. Как будто мир давит на тебя слишком избыточно.
— Хорошее вино? — спросил Гимп. Мальчишка не ответил. Гимп глотнул прямо из кувшина. — Сносное. А ты, надо полагать, немой?
— Нет. — Мальчишка поставил поднос на стол.
— Тогда почему молчишь?
— С гениями лучше не разговаривать.
— Почему?
— Опасно, — нехотя отвечал парнишка.
— Это почему же опасно? — Гимп расправил плечи. Откинулся назад и глянул свысока. Преобразился. На мгновение сделался прежним — опекуном Империи, олицетворением ее власти. — Так почему же? — настаивал Гимп.
— Вдруг я что-нибудь пожелаю, а ты исполнишь…
Гимп расхохотался.
— Этой власти у нас больше нет.
— Как же! — недоверчиво пожал плечами паренек. — Вот Понтий пожелал, чтобы Элий не возвращался из Месопотамии, и Цезарь погиб.
— Это всего лишь совпадение.
— Совпадений не бывает. Сосед мне показал письмо: просил, чтобы наш дом сожгли. И через семь дней мы стали погорельцами. Теперь мать с сестрой ютятся на вилле патрона в одной комнатушке.
— Письмо? Кому?
— Неважно. Ешь. Вы, гении, и не такое человеку устроить можете.
Гимп рассмеялся через силу, хотя смеяться ему не хотелось.
— А ты тоже желаешь что-нибудь в этом роде — убить, сжечь? И боишься своих желаний?
Парнишка направил Гимпу в лицо луч фонарика, и глаза гения мгновенно залила тьма.
— Я ничего не желаю.
Луч фонарика метнулся в сторону. Зрение вернулось.
— А если пожелать кому-нибудь удачи, сбудется?
— Не пробовал.
— А ты попробуй.
— Мне некому желать такое. Мой отец погиб в Месопотамии, — юный тюремщик повернулся к гению Империи спиной.
Когда дверь отворилась, Гимп разглядел за нею опять только черноту. Гимп рванулся следом. Но прежде чем шагнуть в чернильную тьму, Гимп обернулся и широко распахнул глаза, вбирая частичку света из комнаты и пряча ее под веками. Он плотно зажмурился. И очутившись за спиной юного тюремщика, поднял веки. Но увидел не коридор, не плечи и затылок юноши, а город на фоне гор, кирпичную зубчатую стену и вспышку, которая поглотила все — и город, и стену, и горы. Гимп закричал. Ему казалось, что увиденный свет выжигает глаза, и из пустых глазниц сейчас покатятся кровавые слезы.
— Андабат…— сказал равнодушный голос где-то рядом.
Глава 8
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Состояние Августы пока без изменений. Врачи не могут определить причину ее болезни».
«Вчера закончились Римские игры. Победителем объявлен Авреол. Он принес счастливчикам, поставившим на него, более двадцати миллионов сестерциев в сумме».
«Акта диурна», 12-й день до Календ октября
Порции было тошно. Но ведь она не знала, что Тиберия изувечат на самом деле. Прежде такое запрещалось цензорами — нельзя было желать никому вреда… И она… как бы в шутку… то есть не в шутку, а, так сказать, в сердцах… То есть она хотела, чтобы Тиберий… споткнулся, разбил колено… или… Но сломать ноги! Нет, она не сама лично… сама бы она ни за что не смогла такое устроить. Чисто физически не смогла бы. Виноваты те мерзавцы, что изувечили старика. Мерзавцы! Порция повторила это слово раз сорок, прежде чем добралась до редакции «Первооткрывателя». А сквозь пленку ужаса прорывалось: а если бы старик не измывался над Порцией, то не попал бы в беду… за дело наказан, за дело! Пусть и чересчур сурово, но все равно. Сам виноват.
«Да, да, сам виноват!» Порции сделалось немного легче.
Ведь как он над нею измывался! И Элий тоже поступил несправедливо. А что же прикажете ей делать? Терпеливо сносить незаслуженные удары? Но почему? За что? Разве мало она перенесла в жизни? Замужество длиною в пять дней и бесконечное вдовство. Работа урывками, мизерная зарплата. Хозяева, то наглые, то равнодушные. И эти вечные предложения прийти то на дом, то в гостиницу. То брошенные мимоходом, то настойчивые. Одни можно игнорировать, от других невозможно отказаться. Жизнь, липкая, как перезревшая груша, над которой рой мух и ос. Хлеб, вино, не выученные уроки сына, кофе, долги и повсюду сор. Где взять деньги на квартплату… кончился тюбик помады… Деньги патрона украли из сумочки в поезде… Постоянные боли в боку. Левая нога плохо сгибается. Нет денег на хорошего медика. А городской архиятер не слушает жалобы и строчит рецепты на тысячи сестерциев. Старость маячит у порога. А из-за плеча ее выглядывает мерзкая рожа Одиночества и строит паскудные гримасы. И после этого всего Тиберий смел издеваться над нею! А Элий выгнал, потому что она захотела жить чуточку лучше. Она отомстила. Никто не смеет ее ни в чем обвинять. Да, не смеет… Но почему же так тошно?
Идти в редакцию не хотелось. Но о том, чтобы не идти, речи быть не могло. И она пошла. Очень медленно. И другие шли. Впереди… позади. Непрерывный поток вливался в широко открытые двери. Люди поглядывали друг на друга подозрительно и прятали глаза. Но не все. Некоторые, напротив, смотрели гордо. И Порция тоже старалась смотреть точно так же. Как будто на ней не стираная-перестираная туника, а роскошная стола с золотым узором. Крул, выйдя в просторную приемную, сразу заметил именно ее и поманил жирным пальцем к себе в таблин.
— Ты довольна, крошка? — перед ним на столе стояла тарелка с нарезанной ветчиной. Он отправлял ломти в рот один за другим.
— Да, наверное.
— Что-то не так?
— В принципе… я не так хотела.
— Что значит — не так? Ты же сама попросила, чтобы Тиберию переломали ноги. Вот мы и исполнили. И ты должна быть довольна. И благодарна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104