Закричал.
— Андабат, — повторил все тот же голос.
— Кто здесь?
— Андабат, — сказал неизвестный в третий раз.
— Ты что, псих? — разозлился Гимп.
— Андабат, — последовал ответ. «Андабат» — слепой гладиатор. Значит, сосед Гимпа так же слеп.
— А я — бывший гений Империи, — сообщил Гимп. — А ты — гений?
Но получил все тот же ответ.
Гимп понял, что пока ничего нового узнать не удастся. На ощупь добрался до кровати и лег. «Андабат», — время от времени раздавалось за стеной.
— Чудачок…— позвал Гимп добровольного помощника. Но тот не отозвался. Может, перескочил на кого-то из ловцов? Или ползает сейчас по карцеру и передает сигналы? Курций должен вскоре явиться. Скорее бы.
Гимп не знал, сколько времени прошло — час, два, целый день, — когда наконец загрохотал замок, скрипнула дверь.
— Обед прибыл, слепыш, — донесся из темноты голос.
Где же помощь? Где Курций? Почему не бегут на помощь вигилы? Неужели никто не придет?
В руки Гимпу вложили тарелку. Пахло вкусно. Но есть он не мог.
Ариетта очнулась в Эсквилинской больнице. Она лежала на кровати в ночной тунике. Был яркий день, светило солнце. Она не могла вспомнить, что произошло, как она попала сюда. Что было прежде, и что потом. Что-то ужасное. Ночь. И в ней страх, огромный, как лужа, в которой не отражаются фонари… Лужа… Страх шевельнулся внутри живым существом. А снаружи — чистота, зеленые стены, расписанные под искусственный мрамор. Белое покрывало.
Вошла женщина в тунике младшего медика.
— Сейчас мы сделаем перевязку.
— Перевязку? — Ариетта поднесла руку к лицу. Пальцы натолкнулись на бинты.
И тут она вспомнила. Лицо… лицо белой тряпкой на мостовой…
Она закричала.
— Не надо, милая моя. Ничего страшного. Тебе срезали кусочек кожи на щеке. Небольшая пластическая операция, и никто ничего не заметит. Ты будешь, как прежде, красавицей.
А как же лицо? Ее лицо лежало на мостовой… Она же помнит… белая тряпка, и гении топтали ее ногами. Странно, что она не чувствует боли. Она вообще не чувствует лица. А вдруг его нет, и там под бинтами — пустота. Черные провал. Дыра, в которую можно запихивать обед… Она вновь подняла руку. Пальцы нащупали сухую корочку на губе, влажную твердость зубов… Зачем-то Ариетта лизнула ладонь, во рту был противный вкус — чего-то горького, явно лекарственного.
— Я скоро умру, — Ариетта содрогнулась от невыносимой жалости к себе. — Мне надо видеть Гимпа. Очень прошу: найди Гимпа.
Тут она вспомнила о прилепленном к вороту одного из ловцов «жуке». И о приемнике, оставшемся в сумке.
— Где моя сумка? — Она принялась озираться. В палате ничего не было, никаких вещей. Стены, приборы. Стул и на нем халат из махрового хлопка — больничный, зеленый.
— При тебе, моя милая, не нашли никакой сумки. Вообще никаких вещей, — отвечала медичка.
— Такого не может быть. Была сумка. Там Гимп… то есть с ее помощью я могу найти Гимпа.
Медичка, теряя терпение, постаралась улыбнуться как можно ласковее.
— Сумки не было. Сегодня к тебе зайдет вигил, и ты ему все расскажешь — кто на тебя напал. И про сумку — тоже.
— Да, да, пусть вигилы найдут сумку. Пусть найдут… — шептала Ариетта.
Она знала, что вигилы ей не помогут. И никто не поможет… Как она могла потерять сумку! Приемник должен был привести ее к Гимпу. Гений Империи надеется на нее. Надеется и ждет спасения. А она не может ничего. Абсолютно ничего.
Как самый обычный человек.
Глава 6
Сентябрьские игры 1975 года

«Каждая улыбка малыша Постума, каждая новая игрушка наполняют радостью сердца римлян. В душе каждого живет надежда, что после тяжких испытаний Великий Рим окрепнет вместе со своим юным императором.»
«Гней Галликан».
«На театральных представлениях будет несколько премьер… Какое новое имя боговдохновенного драматурга принесут нам Римские игры ?»
«Первый приз Римских игр — один миллион сестерциев. К тому же Макций Проб от себя лично пообещал приз в сто тысяч сестерциев. Столько же от имени императора выдаст Августа. Никогда еще не бывало таких больших призов. Все считают, что разыгрывать деньги куда рациональнее, чем желания».
«Акта диурна», канун Ид сентября
Бог Диспитер даровал ребенку свет, Витумн — жизнь, Сентин — чувства. Ватикан помог открыть рот и издать первый крик.
— У тебя сынок.
Медичка положила Норме Галликан на сгиб руки спеленутого малыша.
Норма смотрела на сына с удивлением. Обычное смятое красное лицо новорожденного с пухлыми губами, с мокрыми, едва приметными ресничками. Меж набрякшими веками едва можно различить темно-серые глазки.
Она боялась существа, которое произвела на свет. Нечеловеческая тварь, нечеловеческое соитие. Кто может появиться на свет в результате? А появился обычный крошечный человечек. Безобидный. Беззащитный. Слабый.
— Устал, бедняжка, — прошептала медичка. И такая нежность в ее голосе, будто этот теплый комочек — ей родной. Самый лучший, самый замечательный. Норма пока не испытывала к новому существу никаких чувств, кроме легкого удивления и любопытства. Вот ты какой…
— Как ты думаешь, он похож на человека? — спросила Норма.
Медичка удивленно приподняла бровь так, что зеленая шапочка затопорщилась с одной стороны.
— Да, конечно. Обычный мальчик. Хорошенький. Бровки, реснички.
«И как она только это разглядела!» — подивилась Норма.
Пахло горящим маслом. Возле постели теплился масляный светильник. Старинный обычай велит зажигать свет, чтобы при появлении человека присутствовала богиня света Светоносица. Но проникнет ли свет в душу этого ребенка?
— Я могу оставить малыша у себя?
— Конечно, и кроватка для него приготовлена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104