И Рамона казалась такой надеждой, причем намеренно. Герцог знал, как это бывает: ему самому случалось подать людям надежду. Передать шифровку: Положись на меня. Тут, видимо, все решает порыв, избыток здоровья или полнота жизни. Эта вот полнота и ведет человека от одной лжи к другой либо побуждает его обнадеживать людей. (Пустота жизни городит свою ложь, но это уже другой вопрос.) Я, видимо, вот что делаю: распаляю себя собственной драмой — высмеиваю себя, выставляю неудачником, каюсь и наговариваю на себя — и распаляю себя сладострастно, художественно, пока не выйду на сексуальную кульминацию. А в ней, в этой высшей точке, как бы разрешение, ответ на многие «духовные» проблемы. Так оно и будет, пока я доверяюсь Рамоне в роли жрицы. Она читала Маркузе, Н. О. Брауна, неофрейдистов. Она хочет уверить меня в том, что тело суть одухотворенная правда жизни, секстант души. Рамона родной человек, бесконечно трогательная, но лучше не соблазняться теоретизированием. Только забредешь глубже в высокопарные дебри.
Он смотрел, как в треснувшем куполе кофеварки клокочет лава (так же мысли его бурлят в черепе). Когда напиток как следует забурел, он налил чашку и вдохнул аромат. Он решил написать Дейзи, что сам поедет к Марко в родительский день, не надо ссылаться на нездоровье. Хватит симулировать! Еще он решил переговорить с адвокатом Симкиным. Немедленно.
Зная образ жизни Симкина, надо было звонить ему раньше. Румяный, плотный холостяк макиавеллевской складки жил в западной части Центрального парка с матерью, вдовой сестрой и кучей племянников и племянниц. В роскошной, вообще говоря, квартире он занимал крошечную комнату, где спал на раскладушке. Ночной столик горбился юридическими фолиантами, здесь он работал и читал далеко за полночь. Стены от пола до потолка были увешаны безрамной абстрактно-экспрессионистской живописью. В шесть Симкин вставал с раскладушки и гнал свой «громобой» к какому-нибудь ресторанчику в Ист-сайде — китайскому, греческому, бирманскому: он выискивал самые заповедные места, самые темные подвалы в Нью-Йорке. Позавтракав луковой булкой и лососиной, он любил прилечь в конторе на кожаный диван, накрыться шалью, связанной матушкой, и под музыку Палестрины, Монтеверди посоображать в голове свои юридические и деловые операции. В восемь или около того он утюжил толстые щеки электробритвой «Норелко», а в районе девяти, дав сотрудникам указания, был таков — шел в галереи, на аукционы.
Герцог набрал номер — и застал Симкина на месте. И Симкин сразу — так было заведено — начал жаловаться. Июнь! — самые свадьбы, двое помощников отсутствуют — медовый месяц. Идиоты не перевелись. — Так, профессор, — сказал он, — я вас порядочно не видел. Что скажете?
— Для начала, Харви, я должен спросить, можете ли вы давать мне советы. В конце концов, вы друг дома Маделин.
— Поддерживаю отношения — так будет правильнее. К вам у меня симпатия. Папа и дочка Понтриттеры проживут без нее, особенно эта сука Маделин.
— Порекомендуйте адвоката, если не хотите связываться.
— Адвокаты нынче кусаются. У вас, как я понимаю, с деньгами не густо.
Харви любопытен, рассуждал с собой Герцог. Ему интересно побольше узнать о моих делах. Разумно ли я поступаю? Рамона предлагает своего адвоката. Но это меня тоже свяжет. Не говоря о том, что он будет защищать интересы Рамоны. — Когда вы свободны, Харви? — сказал Герцог.
— Слушайте… я приобрел две работы одного югославского примитивиста, Пачича. Он тут проездом из Бразилии.
— Мы можем позавтракать вместе?
— Только не сегодня. Ангел Смерти к рукам нас прибрал… — Герцог уловил характерные нотки еврейского комедиантства, до которого Симкин был большой охотник, игру балаганного страха, накрут притворного смятения. — Нажил — прожил, а сил убывает… — продолжал свое Симкин.
— Мне нужно полчаса.
— А давайте пообедаем у Макарио… Держу пари, вы про такой не слышали… Наверняка. Вы же у нас деревенщина. — Он зычно крикнул секретарше: — Принесите колонку Эрла Уилсона о Макарио. Вы слышите меня, Тилли?
— Так вы весь день заняты?
— Мне надо быть в суде. Пока шмуки прохлаждаются с невестами на Бермудах, я в одиночку бьюсь с Молех-хамовес (Ангел Смерти). Вы хоть представляете, сколько стоит у Макарио порция spaghetti al burro (Спагетти с маслом)? Догадайтесь.
Надо продолжать, подумал Герцог. Указательным и большим пальцами он потер брови.
— Три с половиной?
— Это, по-вашему, дорого? Пять долларов пятьдесят центов!
— Господи, что же они туда кладут?
— Посыпают золотым песком вместо сыра. Нет, серьезно, я сегодня слушаю дело. Я герой дня. Как же я ненавижу судебные заседания.
— Давайте я подъеду на такси и отвезу вас в центр. Я буду очень скоро.
— Я жду клиента. Вот что, если после суда останется пара минут… Какой-то вы возбужденный. В канцелярии окружного прокурора сидит мой кузен Ваксель. Я оставлю ему записочку для вас… А что вы не скажете, в чем дело, пока мой малый задерживается?
— Речь идет о моей дочери.
— Хотите возбудить дело об опекунстве?
— Не обязательно. Я тревожусь за нее. Не знаю, как она и что.
— Плюс желание отыграться, я думаю.
— Я регулярно посылаю деньги на содержание, постоянно интересуюсь Джун, но ни слова не получаю в ответ. Чикагский адвокат Химмельштайн сказал, что мой иск об опекунстве заранее обречен. Но ведь я не знаю, как воспитывают ребенка. Я только знаю, что, когда она им мешает, они запирают ее в машине. А что дальше будет?
— Вы считаете, что как мать Маделин не годится?
— Естественно, считаю, но я не хочу пороть горячку и вставать между матерью и ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112