Мое дыхание участилось, а ее белое лицо сначала слегка покраснело, а потом она вся зарделась и шепнула:
– Пейте.
Но я прижался губами к ее губам, и кувшин медленно выскользнул из ее рук на землю, а меня обожгло пламя ее губ. Она вся горела в этом огне…
– Что ты сделал? – удивленно спросила она. – Могила Пира так близко, а ты…
– А я поцеловал тебя в губы.
– Как тебе не стыдно?! Теперь мне придется пожертвовать пять пайс. Видишь, что случилось.
– Что пять пайс, я дал бы пять рупий.
Она подняла кувшин и начала пить молоко не переводя дыхания.
– Я тоже выпью, – сказал я, пододвинувшись к ней. На губах у нее были капельки молока.
– Ой, нет, не надо! Ведь у меня нет десяти пайс.
– Возьми у меня.
– Нет. Пей молоко.
Я выпил.
– Ну как? Понравилось? – спросила она.
– Твои губы лучше.
– Вот разобью кувшин об твою голову, тогда узнаешь!
– Не надо. Давай лучше еще раз попробуем. Иди ко мне.
– Пусти меня.
– О чем ты думала здесь в кустах?
– О чем? – На ее чистое лицо набежала какая-то дымка, легкое облачко печали, и она грустно сказала: – Я вспомнила мужа.
– Мужа?
– Да, он на службе. Уже четыре года. Он очень похож на тебя. Сначала мне даже показалось, что это он.
Ее грудь часто задышала. Она подняла кувшин и поставила его на голову. Теперь ее глаза уже не смотрели ни на землю, ни на небо, ни на меня.
– Значит, я не должен был тебя целовать?
– Нет, этот поцелуй был не тебе.
Она повернулась и пошла, унося с собой и капельки росы и цветы жасмина.
– До свидания! – крикнул я ей вслед. Она не обернулась, ничего не сказала. Кувшин покачивался на голове, и туман окутывал ее с каждым шагом. Далеко внизу из-за леса доносилась песня. Это шли и пели солдаты.
Долго я стоял там, а потом поднялся на вершину горы. Солнце уже зашло, и багровые облака на горизонте стали темносиними. Быстро темнело, и я подумал, что нужно поскорей ехать.
Подойдя к могиле, я положил пять рупий. Служитель с удивлением уставился на меня. Слуга тоже изумился:
– Господин, разве вы когда-нибудь… Бог свидетель, что я никогда-никогда не замечал за вами такое… то есть ничего не могу понять, господин.
– Мой брат служит в армии, – отвечал я, – а сестра ждет его… В общем, поехали!
Через некоторое время я спросил у слуги:
– Ты веришь гуриям?
В Алаабадском лесу, густом и страшном, темнота наступила еще до того, как мы въехали в него. Наш проводник громко запел песню горцев, чтобы прогнать страх. Песня была печальной, полной боли, впитавшей в себя всю усталость унылой жизни. Такими были ее слова, таким был ее мотив, и звон колокольчиков на шеях мулов таким же печальным. Песня оставляла такое гнетущее впечатление, будто на свете не было весны, не было надежды, не было радости. Кругом только одна темнота, печаль, никогда не исчезающая жажда, голод.
Я ехал на муле, держа в руках ружье. Неожиданно откуда-то близко, спереди донесся женский голос, а потом раздался страшный крик мула, как будто он падал вниз по склону. Крик становился все слабее, и, наконец, внизу послышался всплеск воды от падения тяжелого тела. И снова наступила тишина, бесконечная тишина.
Я соскочил с мула и выстрелил.
– Это ведьмы, сахиб, – дрожал мой слуга, – ночью здесь всегда слышны человеческие крики. И это был женский крик. Не ходите туда, сахиб. Там ведьмы, не гурии, а ведьмы, сахиб.
– Иди за мной, – крикнул я ему.
– О Пир, защитник. О господин. О великий аллах, – бормотал он. Пройдя немного вперед, я увидел стоявший на дороге маленький караван. Какая-то женщина лежала без сознания, а другая хлопотала над ней. Двое мужчин стояли как глухонемые. Мулы прижались к дереву на краю дороги. Погонщик около них плакал навзрыд.
– В чем дело? – спросил я.
– Бедняга мул, – плакал погонщик, – я заплатил за него сто пятьдесят рупий.
– Так в чем же дело? – повторил я свой вопрос.
– Госпожа сидела на муле, а он испугался какого-то зверя и понес. Госпожа упала на дорогу, а мой мул – с обрыва, мы чудом спаслись. Наверное, этого хотел бог.
– Сильно ударилась? – спросил я у другой женщины.
– Нет, совсем не ударилась. Когда мул понес, то она вынула ноги из стремени и спрыгнула. Самое большее у нее может быть вывих, а сознание она потеряла от страха.
– Кто же она?
– Молодая госпожа. Жена Чандука. Ехала из колледжа на каникулы.
Я поднял ее, посадил на переднего мула и велел слуге дать мула другой женщине.
– Далеко отсюда жилье? – спросил я у него.
– Еще полмили, господин.
От спутанных волос женщины, которая еще была без сознания, пахло духами «Царица ночи». Ее овальное лицо лежало на моем плече. Нежные ноздри красивого носа слегка трепетали. В одной руке у меня были поводья, а другой я обнимал ее стройную талию, чтобы она не упала с мула. Через некоторое время сознание начало возвращаться к ней.
– Чандук? – тихо спросила она.
– Нет, это не Чандук, это его брат Мадхук, – ответил я.
– Какой Мадхук? – забеспокоилась она.
– Сидите спокойно. Если будете много двигаться, то мы очутимся там же, где сейчас ваш мул.
– Остановите мула, я слезу.
– А куда вы пойдете? Ваш дом далеко. Это Алаабадский лес.
– Кто вы?
– Я исполнитель ваших желаний.
– Что?
– Я раб прелестной птички.
– Что за вздор вы болтаете? Уберите вашу руку.
– Я та самая карта, которая выигрывает любую безнадежную игру. Если бы я не пришел, то даже утром нельзя было бы найти вашего трупа. Если вы так хотите, то я уберу руку. Я только поддерживаю вас. А ваша талия мне совсем не нравится.
– Вы наглец.
– Какой хороший запах, – сказал я, касаясь ее волос. – Мне очень нравится «Царица ночи», обязательно достану. В каком же колледже вы учитесь?
1 2 3