Старший егерь смотрел на помощника как на убийцу.
– Гляди, Боршош, гляди, – проговорил он и, отвернувшись, стал тереть глаза, сказав, что туда попал комар.
Но дело уже шло к полудню, а комары, как известно, среди дня исчезают.
Егерь не осмеливался взглянуть на своего начальника. Он молчал и поднял опущенные до того глаза, лишь когда старший лесничий, не прибавив больше ни слова, пошёл домой. Позже нашли и лисят. Их было семеро, – ведь лишь Вука удалось спрятать матери, но, засыпанные землёй, они не подавали признаков жизни.
Один всё-таки как будто шевелился. Стряхнув с него песок, егерь подул ему в рот, и тогда лисёнок открыл глаза.
– Ну, ладно, может, ты исправишь то, что напортил твой отец, – пробурчал Боршош и сунул его в свою охотничью сумку.
Он решил вырастить лисёнка, приручить его и подарить старшему егерю.
Потом Кага, Инь, лисят и Гуфи положили на дно ямы. Вместе с ними засыпали землёй прекрасную лисью крепость. Нежно обнимая их и холмик своими корнями, старый дуб тихо шелестел на ослабевшем ветру, словно ничего не случилось.
Егерь брёл домой. В его сумке сидел лисёнок, вокруг смеялся лес, и под кустами звенели ландыши.
Он шёл, понурив голову, иногда бормотал что-то, но слова «моя милая» точно вылетели у него из головы.
Вук тем временем лежал в камышах на берегу озера и ждал мать, а она всё не шла. Не было рядом ни братьев, ни сестёр, с которыми он привык играть. Пробуждающимся инстинктом лисёнок чувствовал какую-то беду, особенно когда слышал собачий лай, но не подозревал, что глаза, окружавшие его, навеки закрылись.
После того как шум стих и земля нагрелась на солнце, он заснул. А когда проснулся, стало уже прохладней, ветер улёгся и удлинились тени от колышущихся камышей. «Когда же придёт мама?» – думал Вук, и когти голода впивались ему в живот.
Порой над ним пролетала какая-то тень; он, моргая, следил за ней, и рот его наполнялся голодной слюной, – ведь над ним проносилась дикая утка Таш, а вкус её нежного мяса лисёнок помнил так же хорошо, как деревенские детишки – вкус пряника с праздничной ярмарки.
Но и другие тени мелькали в вышине. Клекочущие, острокрылые, плавно качающиеся тени, от которых Вук прятался, хотя ему никогда не говорили, он сам знал, что они опасны.
Как травоядное животное не ест ядовитых растений и домашняя птица – ядовитых ягод, так и лисёнок, начав передвигаться и едва открыв глаза, сразу умеет отличить добро от зла и понимает лисью речь, состоящую из звуков и движений.
Свернувшись клубком на своём мягком ложе, Вук ждал с нарастающим нетерпением. Над озером цапли шумно ссорились из-за ночлега на высоком дереве, стоявшем на берегу, – ведь уже сильно стемнело, и лягушачий народ уже исполнял свой обычный вечерний концерт.
Вук не решался пошевельнуться. – За мной придут, – подбадривал он себя, но эта уверенность постепенно ослабевала, и он чувствовал, ему чего-то недостаёт, чего не могли уже восполнить мёртвые, покоившиеся под высоким дубом.
Тени сливались, и шелестящее море камышей окутывалось серым дыханием сумерек. Стая диких уток пролетала над Вуком; он поднял голову, но сразу опустил: враждебный гул нарушил покой спящих вод, и тут же где-то в воздухе крякнула утка. Выстрел прозвучал вдали, но в чутких ушах лисёнка он отозвался оглушительным грохотом.
Вук, дрожа, прижался к земле, а утка, описав дугу, упала поблизости от него в камыши. Он и её испугался, но уже не так сильно, и подумал: вот обрадуется мать, когда он покажет ей Таш, у которой замечательно вкусное мясо. Вук глотал слюнки, – он был уже очень голоден.
Но мать всё не шла. Смолкли шорохи, свистящий полёт диких уток, гвалт цапель; только лягушачий народ усердно распевал на сотни голосов, гармонично сливавшихся в общий хор.
Лисёнок зашевелился. Когти голода, словно колючки, всё больней впивались ему в живот, и ветер доносил дразнящий тёплый запах Таш. Вук дрожал от возбуждения. Он уже справился бы играючи с живой мышью, с кротом, но утка была слишком велика для него. Он пошёл к ней, остановился, снова пошёл и, наконец, жалобно расплакался.
– Я один, я маленький. Есть хочу, – тихо скулил он; потом всё громче:
– Я один, я маленький. Что мне делать? Есть хочу!
Тогда из-за холма, где было темно и вздыхали высокие сосны, отозвался низкий голос:
– Чей сын ты там, кровинка моя?
– Я сын Кага и совсем ещё маленький. Помогите лисёнку Вуку!
Чужая лиса побежала к расступившимся перед ней камышам, бесшумно, как молчаливый вздох.
– Иди ко мне, Вук, сын Кага, – прошептала она.
Вук направился к незнакомке, но из-за голода он оставил Таш с болью в душе. Тут над ним зажглись два живых фонарика, два загадочных лисьих глаза, и незнакомка обнюхала Вука, маленького дрожащего лисёнка.
– Как же ты спасся? – спросила она.
– Я не спасался, – всхлипнул Вук, – меня принесла сюда мама, я ждал её, но она не идёт.
Из его слов Карак, одинокая лисица, поняла, что лисёнок ещё не знает, что у подножья высокого дуба лежат уже только мёртвые.
– Успеет ещё узнать, – подумала она и вслух сказала:
– Инь, твоя мать, не может придти за тобой. Она послала меня, Карак. Я тебе с родни. Пойдём со мной. Ты умеешь ходить?
– Далеко от дома я ещё не бывал, но всё-таки ходить умею.
– Ну, тогда пошли. – Карак сделала несколько шагов, но Вук не тронулся с места.
– Ты не понял? Иди, иначе я задам тебе трёпку!
– И… и Таш мы тут бросим? – принялся снова всхлипывать Вук.
– Какую Таш? Где она? – разозлилась Карак, решив, что это детские фантазии.
– Над водой что-то прогремело, – с восторгом объяснил Вук, – и Таш упала возле меня. Я даже сейчас чувствую, там ею пахнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21