Мы сидели, словно две курицы на одном насесте.
«Воспользуйся случаем», — шептал я самому себе.
Пока я брёл, переходя вброд болото, я в тиши упражнялся в речах, которые полагал произнести при сходных обстоятельствах. Но как они звучали, теперь уже не помню; знаю, что они всегда застревали у меня в горле, когда их следовало произнести. Но вот снова настал роковой миг. Мальчики слезли с трубы и носились в черничнике. Я счёл необходимым начать моё объяснение с известной смелостью и, в самом деле, обхватил рукой её талию. Но тут выяснилось, что йомфру была куда смелее меня. Вскочив со скамейки, она грозно и насмешливо встала предо мной.
— Что вам нужно от меня? Боже мой! Что вы себе позволяете! Вы ведь знаете, откуда я веду свой род! Вы, верно, знаете, что я — из племени хульдры и в моих жилах течёт троллева кровь?
— Почтеннейшая йомфру, — сказал я, несчастный, который тем временем немного опомнился и овладел собой. — Я вас не понимаю, и мне не ведомо, — добавил я, чтобы хоть что-нибудь сказать, — ваше столь таинственное происхождение.
— Ну, тогда непонятно, как это матушка, которая порассказала вам так много сказок и историй, умолчала об этом. Моя прабабушка или прапрабабушка была настоящей хульдрой. И слушайте внимательно! Однако, если вы не желаете, чтобы я промокла до нитки, дайте мне спокойно посидеть на этой жёрдочке рядом с вами. Ну так вот, мои прапрабабка и прапрадед или прапрапрабабка и прапрапрадед (хорошенько не знаю) жили однажды летом на сетере. С ними был их сын. Время уже клонилось к осени, пора было уезжать с сетера, и тут парень вдруг возьми да и скажи, что хочет там остаться. Охота, мол, ему поглядеть, правду ли говорят, будто, когда люди уезжают домой, на сетер является хульдра со своим стадом. Родителям его это пришлось не по вкусу, и они сказали, что речам этим можно верить: все это истинная правда, потому как много про то ходило толков. Сын, однако, не отступался; он все равно хотел остаться на сетере, и под конец ему дозволили. Из съестного родители оставили ему миску цельного молока, да и уехали. И вот лежит он, в раздумье, а в загоне на сетере становится меж тем все оживлённее. Слышит он, как звенят колокольчики, мычат коровы, блеют овцы, и разговоры всякие идут, и возня, ну в аккурат, как бывает, когда стадо приходит на сетер. Немного погодя все стихло, а час спустя заявились на сетер двое чужачек. Та, что помоложе, была так пригожа, что равной ей на свете не было. Принялись они наводить порядок да хозяйничать и стали варить молочную кашу. А парень меж тем притворился, что спит. Поначалу было хульдра его и не заметила; да только вдруг та, что помоложе, как заплачет.
— Ну что с тобой? Чего плачешь? — спросила вторая.
— О, сдаётся мне, матушка, парень этот так пригож, что я жить не смогу, коли не заполучу его; но это, верно, невозможно, — ответила младшая.
— Тс-с-с, тс-с-с, мы с ним потолкуем, — сказала старшая, пытаясь утешить дочь.
Принялись они тут за еду, и тогда парень сделал вид, будто только-только проснулся, и поздоровался с ними. Они пригласили его поесть, но он поблагодарил и спросил, не хотят ли они попробовать молока, которое ему оставили.
Да, очень хотят, потому что, должна вам сказать, вкуснее цельного молока для хульдры ничего на свете нет.
Вот поели они все вместе, потолковали о том о сём, и вдруг старшая возьми да и скажи ему:
— Ты такой пригожий парень и дочери моей по душе пришёлся! Коли и она тебе полюбилась и ты посулишь мне пойти к священнику и окрестить её, можешь взять её в жены. Если будешь добр к ней, и недостатка в приданом не будет. Получите все, что надобно для хозяйства в усадьбе, и ещё много чего в придачу.
Ну, парню тоже показалось, что она ему полюбилась, и от такого предложения не отказываются. Вот и посулил он пойти к священнику и окрестить её, и быть добрым к ней — тоже. Поехали они домой, окрестили её, сыграли свадьбу и зажили припеваючи, как сказывают.
И вот однажды, когда он почему-то был груб с женой и перечил ей, услыхал он ночью на дворе страшный шум и возню. Но когда он утром вышел на крытую галерею, окружавшую дом, двор был полон всем, что только может понадобиться в приусадебном хозяйстве. Были там коровы и лошади, плуги, и санки для катанья с гор, и ободья, и кадки, и разная прочая утварь.
Когда же дело снова пошло к осени и выросла капуста, а жене надобно было рубить её и позаботиться об убое скота, у неё не оказалось ни доски для рубки капусты и мяса, ни даже корытца. Попросила она тогда мужа взять топор, подняться в горы и срубить высокую сосну, что росла у болота по дороге на сетер. Сосна, мол, нужна ей, чтобы вырезать корытце.
— Сдаётся мне, жена, ты не в своём уме, — ответил муж. — Неужто я должен срубить лучшее дерево в строевом лесу, чтобы сделать из него корытце? Да и как мне притащить его домой с горы в эту пору? Ведь оно такое громадное, что ни одной лошади это не под силу?!
Она, однако, продолжала просить мужа. Когда же он все равно не захотел идти, она взяла топор, поднялась в горы, срубила в лесу сосну и притащила её домой на плечах. Увидел это муж и так перепугался, что никогда больше не смел ей перечить или поступать против её воли. И с той поры никакого разлада между ними не было.
Вот такая история. Каким сильным и грубым человеком был мой дед, вы, наверняка, слышали. Моего брата, помещика, вы знаете, — не то угрожающе, не то шутливо сказала она. — Можете представить себе, что вас ожидает, если вы всерьёз причините мне зло.
— Ты не собираешься ли остаться тут, Мари? — спросили мальчики; с совершенно синими от черники губами они появились у дверей с огромными охапками кустиков черники в руках.
1 2 3