Я делал это не по своей воле, просто иного пути не было. Не то чтобы я не пытался его найти, — пытался, но быстро понял, что любой другой подход заставляет людей запирать двери на все засовы.Даже мой отец поражался. Он дивился больше других, потому что знал меня с самого детства. Он прекрасно знал, что я против религии, против духовенства. И когда я начал выступать на религиозных собраниях, он спросил: «Что случилось? Странная перемена!»«Ничего странного, — пояснил я. — Просто пришлось изменить стратегию. Иначе мне никогда бы не удалось выступить на Всемирной Индуистской Конференции. Они не пустили бы на сцену безбожника и аморального типа. Но меня все-таки пригласили — и, прикрываясь религией, я высказался против религии».На той конференции председательствовал шанкарачарья, глава индуистской веры. Церемонию открывал король Непала, единственного на свете индуистского государства. Шанкарачарье пришлось туго: в своем выступлении я, по существу, саботировал саму идею конференции. Но я так все представил, что произвел большое впечатление на участников. Шанкарачарья ужасно злился. Старик даже встал и попытался вырвать у меня микрофон. Но когда он протянул руку, я сказал: «Дайте мне минуту, и я закончу». Он дал мне ровно минуту — но я уложился, я успел!Я спросил слушателей... Их там было, по меньшей мере, сто тысяч, и я спросил: «На чьей вы стороне? Председатель может прервать мое выступление, так он и сделает, но вы пришли сюда, чтобы послушать, и, если хотите слушать меня, поднимите руку — а еще лучше сразу обе руки, чтобы было хорошо видно».Двести тысяч рук!.. Я посмотрел на старика и сказал: «Простите, но вам придется сесть. Вы уже не председатель — эти двести тысяч рук голосуют против вас. Помните, это они вас выбирали. Сначала они выбрали вас председателем, а теперь голосуют против. А я буду говорить, сколько потребуется».Любой другой подход не принес бы успеха. На том собрании я нашел несколько сотен «своих». У меня вообще было очень много санньясинов из Бихара.Я ездил по всей стране, побывал на множестве религиозных собраний и всюду находил «своих». Стоило в каком-нибудь городе появиться группе «моих», как я тут же прекращал выступать там на религиозных сборищах. «Мои» проводили свои собственные конференции и собрания. Но на это ушло немало времени...
Однажды вот как было. Я выступал на конференции вместе с Чандан Муни, монахом-джайном, которого джайны очень уважали. Он говорил первым, и говорил он об истинном Я, о его постижении и блаженстве. Я сидел рядом и наблюдал за этим человеком. Слова его были пусты, они не подкреплялись его переживаниями. Я видел его глаза — в них не было глубины.Я выступал после него и первым делом сказал: «Все, что говорил Чандан Муни, — попугайское повторение священных писаний. Он, конечно, неплохо потрудился. Отличная у него память, но сам он ничего этого не испытал».Риск был велик, ведь это была джайнская конференция! Кое-кто уже поднимался с места, чтобы уйти, но я сказал: «Постойте! Неужели вам трудно выслушать меня каких-то пять минут? Уйти вы всегда успеете. Вы совсем не знаете меня, я тут впервые. Дайте мне пять минут. Позвольте незнакомому человеку представиться. Вы разберетесь, кто перед вами, а потом уж поступайте, как знаете».И пяти минут мне хватило. Через пять минут я сказал: «Ну вот, а теперь все желающие могут уйти». Но никто не ушел. Я выступал почти два часа. Такая длинная речь не намечалась, до собрания мне выделили всего десять минут. Даже Чандан Муни слушал меня внимательно, не перебивая, а председатель боялся прерывать мое выступление, — он знал, что меня трудно остановить. А я сам останавливаться не собирался и готов был, если понадобится, вышвырнуть председателя из зала. Он тоже это понимал и потому сидел тихо.После этого выступления Чандан Муни прислал мне записку. В ней говорилось: «Я хочу встретиться с вами наедине. Я не могу прийти туда, где вы остановились, потому что монах может входить только в храм. Простите за это, но я прошу вас прийти ко мне».«Хорошо, — передал я посыльному. — Скажите, что я приду».И я пришел. Возле храма толпилось человек двести, но Чандан Муни хотел говорить наедине. Он проводил меня внутрь, запер двери, сел рядом со мной на пол и сказал: «Вы были правы. Я не осмелился признаться в этом при всех, но вам хочу сказать, что вы совершенно правы. Я ничего не испытывал, я не знаю, что такое самоосознание. Я не знаю даже, возможно ли оно. Вы были совершенно правы, когда сказали, что я, словно попугай, бездумно повторяю строки священных текстов».«Помогите мне! — продолжил он. — Я будто в западне и не знаю, куда идти. Я глава этой общины, но при них боюсь задать вам даже самый невинный вопрос. Они считают, что я обрел себя, как же я могу задавать вам вопросы? Я и сам должен знать ответы на них». На его глаза навернулись слезы.«Я сделаю, что могу, — сказал я. — Я видел много духовных вождей, но ни у кого не было такого чистого сердца, как у вас. Я прекрасно понимаю, что вы больше не можете выносить эти оковы. Вы наконец-то встретились с опасным человеком. Между прочим, сами его пригласили!»И через два года это случилось. Он поддерживал со мной связь — письма, уроки медитации, практические занятия медитацией — и через два года оставил свою джайнскую общину. Его там очень уважали, а община была очень богатая... но он все это бросил.Он приехал ко мне, а я его сначала даже не узнал. Когда он постучал в двери и сказал: «Я — Чандан Муни», я ответил: «Вы очень изменились!»«Я вышел из тюрьмы, я сбросил ярмо чужих знаний. Это такое облегчение, что я снова чувствую себя молодым!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107