Это не требует перемены языка, это перемена внутренняя. Вы прекрасно знаете, я уверен, что можно иметь с кем-либо отношения “я и ты” или же “я и оно”.
Так вот, молитва оживает, когда вместо того, чтобы думать о Боге далеком – “Он”, “Всемогущий” и т. д., начинаешь думать о Нем “на Ты”, когда отношения из третьего лица переходят в первое и второе лицо. Возьмите, например, Книгу Иова, где налицо конфликт; возьмите множество других примеров из Священного Писания и из жизни – из житий святых и из жизни грешников – где присутствует напряжение и страстное противостояние; это всегда личное явление. Молитвы нет, пока взаимоотношение настороженное, сдержанное, холодное, пока между нами и Богом есть церемонность, пока мы не можем говорить с Ним, пока нам требуется длинная и сложная череда слов и действий. Но наступает мгновение, когда мы вдруг прорвемся сквозь всё это и говорим в первом и втором лице. Мы говорим “я” и ожидаем, что Бог – “Ты”. Не множественное учтивое “Вы”, но единственное и неповторимое “Ты”.
Есть и еще одно в теплых человеческих отношениях: это когда мы нащупываем, подыскиваем, как называть человека. Я не имею в виду фамилию без особого содержания, но момент, когда мы начинаем прозревать, каким образом человек и имя связаны. Вы, наверное, знаете, насколько личным – в положительном, но также и в отрицательном смысле – может быть прозвище, кличка. Прозвище может раздавить тебя, вычеркнуть из жизни, разрушить всё /что есть/ между двумя людьми; но оно же может быть именем, которое употребляют только двое или очень небольшой круг людей, так глубоко и тесно связанных друг с другом, что это прозвище для них полно смысла, поскольку оно предельно лично. В каком-то смысле, чем оно абсурднее, тем оно и более лично, потому что никто другой, кроме тебя, его бы не придумал.
Существуют также фамилии, Фамилия часто кажется нам отчужденной, каким-то общим определением, вроде “человечество”: столь многие носят одну фамилию. И вместе с тем, если присмотреться к фамилии более внимательно, в порядке человеческих взаимоотношений, можно вдруг понять, что фамилия есть знак общности. Из поколения в поколение, в глубины истории, люди нашей крови, чья жизнь – в наших костях, в нашей наследственности, в нашей психике, носили эту же фамилию, и она связывает нас, уходя очень далеко в прошлое, с поколениями людей и, вероятно, будет связывать нас в будущем с другими поколениями, а через разнообразные узы браков и семьи сплетет широкую ткань людей, глубоко связанных друг с другом. Если вместо того, чтобы думать о фамилии, подумать о наследственности, о генеалогии – не это ли самое мы находим в двух Евангелиях по отношению ко Христу? Не на это ли именно указывает Его родословная: связь от поколения к поколению конкретных, реальных людей? Так что к фамилии можно относиться с огромным интересом, потому что она содержит всё наше прошлое в одном слове; и если подумать о других людях в таких категориях, то даже самые фамилии могут ожить. В отличие от прозвища, выражающего неповторимость человека и неповторимость наших с ним отношений, фамилия – через этого неповторимого человека – нас вдруг связывает с целым миром людей…
Существует также то имя, которое дается нам при крещении: этим именем Бог приобретает Себе человека. Нареченное при крещении имя связывает человека с Богом, потому что, получая его, человек умирает со Христом и вновь восстает с Ним; но это имя тоже связывает нас с целым рядом людей, которые носили то же самое имя, и прежде всего – с тем человеком, кто сделал это языческое имя христианским именем: с первым святым, который внес это имя в Церковь.
Есть у нас еще одно имя, которого мы не знаем. Вспомните отрывок из Книги Откровения, где сказано, что в грядущем Царстве каждый получит белый камень, и на этом камне написано его имя, и это имя известно только Богу и тому, кто его получает. Это не кличка, не фамилия, не имя, полученное при крещении, это имя, слово, совершено тождественное нам, совпадающее с нами, оно есть мы. Можно было бы почти сказать, что это то слово, которое произнес Бог, когда возжелал нас в бытие; оно – мы, и мы – оно. Это имя определяет нашу абсолютную и неповторимую единственность по отношению к Богу. Никто не может знать этого имени, так же как никто, в конечном счете, не может так знать нас, как знает Бог; и вместе с тем, из этого имени проистекает всё остальное, что может быть познано о нас.
Вы, может быть, удивитесь, почему я такое внимание обращаю на имена. Я это делаю потому, что наша молитва отчасти относится непосредственно к Богу и составляет нашу личную связь с Ним, но отчасти молитва – наша связь со всем внешним миром; и молясь друг о друге, молясь о всем мире, мы приносим Богу имена и ничего больше. Но эти имена или полны смысла, или же бессодержательны, смотря по обстоятельствам, смотря по тому, можем мы или не можем осознать глубину того, что произносим. Если мы называем людей Богу без осмысления данного имени, произнося его, как ярлык, не имеющий глубины, то отношения наши очень недорого стоят; если же мы произносим имя с какой-то долей того содержания, которое я очень кратко попытался изложить, тогда наша молитва не только приносит человека Богу как бы на открытых ладонях, но и связывает нас с ним глубиной – не сострадания, не любви, но тождества, общности, солидарности совсем другого качества.
Это справедливо также и в другом направлении. Если мы не можем найти для Бога точного имени, то у нас нет свободного, реального, радостного, открытого приступа к Нему. До тех пор, пока нам приходится обращаться к Богу формальными наименованиями, вроде “Всевышний”, “Господь Бог”, отмечая как бы Его категорию, делая из обращения анонимный, собирательный термин, мы не можем употреблять это слово как личное имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23